Рустем Сабиров: Гном и Кассандра

Тётушка Ивсталия трогательно напоминала джунгарского хомячка: махонькая, нахохленная, вся серебристо-каштановая, с чрезвычайно подвижными глазками-бусинками и столь же подвижным морщинистым носом. И двигалась вперевалочку, — хомячок и есть. Она была в долгополом стеганом халате с толстым, стоячим воротником. Седые волосы были подобраны назад и схвачены в жгутик, напоминающий помазок для бритья. У нее хитровато-простодушное лицо человека, который все досконально про тебя знает, покудова молчит, но при случае непременно скажет.

— Ну вот, — сказала она наконец скрипучим, надтреснутым голосом, едва увидев Алю. — Я так и знала. Стоило твоей Инге отлучиться, ты уже тащишь в дом шлюху.

— Я… — Аля ошеломленно вытаращила глаза, не зная, что сказать.

— Аль, ну я ж предупреждал, — Станислав Игнатьич засмеялся деланным шуршащим смехом и ободряюще тиснул ее за локоток, — ну она у нас… с причудами.

— Да пошла бы она к чертовой матери со своими причудами! — Аля вырвала руку, глянув на обоих расширившимися от ярости глазами. — И ты тоже — туда же.

— Я так поняла, что «чертовой матери» — это еще слабо сказано? — старушка вопросительно склонила голову. — Так?

— Именно так, — буркнула Аля уже немного смущенно.

— Ха! — тотчас услышала сипловато придушенный голос старухи. — Ха! Это то, что надо, клянусь былой невинностью.

— Я так понял, тетя Тася, что она вам понравилась? — лицо Стаса растеклось, как желток на сковороде.

— Мне не нравится никто. Но она мне подходит, сего и достаточно.

— Зато она мне не подходит! — Аля повернулась, намереваясь уйти. — Хабалка рыбная!

— Кась, ну успокойся ты, — умоляюще запричитал Станислав Игнатьич, заломив по-бабьи руки.

— Это не беда, душечка, — тетушка Ивсталия не удостоила его взглядом. — Главное, ты мне подходишь. И запомни: работодатель, в данном случае я, не обязан нравиться. У тебя характер, у меня характер. Это нормально. Как звать вас, говорите, дитя моё? — спросила она, прищурившись и склонив голову на бок.

— Меня? — Аля все еще не могла оправиться. — Меня — Аля.

— Аля! Это интересно. А полностью как? Алевтина? Альбина? Альфия? Альдонса? Дульсинея? Как? Да перестаньте же вы пыхтеть, как рассерженный ежик! Говорю же — не со зла я. То есть, со зла. Но не на вас. Так как?

— Ариадна, — вызывающе ответила Аля и вновь грозно насупилась. — Вы что-то имеете против, уважаемая…

— Да боже сохрани, душечка. Назвали — носи. Просто — Ариадна… Мне она, помнится, рисовалась этакой пышнотелой, как теперь говорят, сексапильной, критянкой с обильным бюстом и гибкими бедрами. Танцовщицей. Да. Вы знаете, что она была танцовщицей? Ко всему прочему. Вы, кстати, умеете танцевать? Кстати, а почему это Стас назвал вас как-то… Каской что ли?

— Касей. Ну так меня звали в детстве. Просто у меня до двенадцати лет было другое имя.

— Да? Это интересно. И какое? Кассиопея?

— Кассандра, — ответила Аля, густо покраснев.

— Ну-у! Тогда лучше Аля. Кассандра, чтоб вы знали была писаной красавицей. А ты… как бы это тебе сказать…

— Мне плевать, что вы думаете о моей внешности.

— Разумеется, золотко. Как и мне на тебя. Мы с тобой почти в равных правах. Разница одна: я тебе плачу, а не ты мне.

— У вас тоже, если на то пошло, имя не самое частое.

— Не самое, верно. Но тезки у меня есть, поверьте. Мой отец сперва хотел меня назвать Семирой, в честь Кирова, Сергея Мироныча. Но потом передумал. Надеялся, это его спасет. Не спасло, однако… Ну так что ж вы стоите, как часовой у знамени. Сядьте, поболтаем…

Аля и Стас учились когда-то в одном классе. Потом, так как-то вышло учились в одной группе университета. На третьем курсе у них приключился роман, Стас даже хотел затащить ее в постель, да, собственно, уже и затащил. Но тут вернулись нежданно воротившиеся из гостей родители. Мамаша по обыкновению приревновала папашу к кому-то, они гневно пререкались в прихожей, затем пререкания переместились на кухню, и Аля под этой шершавый шумок успела одеться и безнаказанно выскочить из квартиры, оставив, естественно, косметичку и книжечку стихов Ирины Снеговой.

Засим роман как-то сдулся.

Отец Стаса, Игнатий Борисович, был уважаемый человек. Более чем. Преподавал философию у них на факультете и слыл самым маститым в городе лениноведом. Прозвище у него было Отец Игнатий, а еще — Булыжник. Потому что он в самом деле напоминал известный в ту пору памятник «Булыжник — оружие пролетариата». Причем, не самого пролетария, а именно булыжник. Такой же непреклонный, твердокаменный, волевой. Автор пухлой брошюры «Негасимый свет. Анализ книги В.И. Ленина „Государство и революция“», переведенный, кстати, на два языка — марийский и коми-пермяцкий. Однажды повесил на двери своего рабочего кабинета объявление: «Просьба не беспокоить. Читаю материалы XXVII съезда партии». Студенты не верили и бегали смотреть.