Рустем Сабиров: Гном и Кассандра

— Я и не сужу, — Аля со стуком поставила на столик не выпитый бокал. — Чёт неохота мне вашего «Куантро». Бог рассудит. А я себе пойду.

— Погоди. — Ивсталия вновь скривилась, зажмурилась, затем судорожно сглотнула слюну. — Подойди-ка, голубушка, снова к шкафчику. Там возьми…

— Что, ликер опять? Сказала же — не хочу…

— Заткнись и делай, что говорят. Вот так оно лучше. Там справа, в углу банка от какао. «Криолло». Нашла? Теперь открой ее и вытащи всё, что там есть.

— Тут… деньги. Много… И пузырек какой-то.

— Всё так. Пузырек дай мне. Деньги возьми себе. Suum cuique, как говорится.

— Не нужны мне ваши деньги! Понятно? Засуньте их себе поглубже…

— Не хами. Мне сегодня нельзя хамить. Деньги возьми. Я тебе задолжала, да?

— Но тут… тут много. Очень много. Куда мне…

— Ничего. Купишь шахматы своему полудурку. Или стоклеточные шашки. Ты… не бросай его. Что там сказано про тех, кого приручил? Помнишь?

— Помню. Но тут в самом деле много. Тут вообще…

— Нормально. Стасу ничего не говори. Будет допытываться — шли в задницу. Это мой тебе наказ. Всё. Теперь пошла вон.

— А пузырек? Там вообще-то что?

— Быстро вон, я сказала!!! Не твоего овечьего ума дело, я сказала! Иди, Кассандра, иди. Ты что-то вообразила себе? Ну так и оставайся при своем воображении. Не заглядывай в брошенный колодец — старая примета. Ключи у тебя есть. Запрешь дверь, ключи положишь в почтовый ящик. Стасу не звони, потому что тебя здесь не было. Всё! The rest is silence. Ступай!

Маленький, но вполне тугой рулончик, перетянутый черной, траурной резинкой — сколько ж там, интересно? Нет, в самом деле интересно, сколько денариев мне отсыпал человек, которого я еще с утра презирала всем нутром, и который смотрел на меня, как на моль платяную, а моё надрывное «Не нужны мне ваши деньги» прозвучало так хлипко и неубедительно? А? Что, в последний момент мелькнуло: «Начну ломаться, старуха возьми, да передумай»? И потом, что там было в пузырьке? Небось, не корвалол?

Человеческая совесть похожа на аквариум, обитатели которого живут своей, никак от тебя не зависящей жизнью, и ты можешь ее взбаламутить, щелкнув, к примеру, пальцем по стеклу, поднимется ил, дерьмо рыбье, но это всего-то на полминуты, они пройдут, и всё вновь встанет на места; «Я ничего не могу изменить» — вот панацея от всех треволнений душевных, вот то, что разглаживает рябь в аквариуме, побуждает обитателей вновь вилять плавниками, пучить глаза и беззвучно раскрывать рты…

Нет уколов совести, но и радости тоже нет. Есть только мартовская слякоть под ногами, да такая, что сама ощущаешь себя частью этой слякоти…

— Эй, привет!

Аля вздрогнула от неожиданности, огляделась оторопело.

— Герка?! Ты… откуда? Откуда ты вообще всегда берешься?! И всегда некстати.

Она вдруг поняла, что ей хочется засмеяться. Уже час как хочется. Хотя бы даже сквозь слезы.

— Говорю же — оттуда, откуда все. А чего это у тебя глаза такие? Ты плакала, что ли?

— Я?!! С чего ты взял! И нечего на меня пялиться!

— Я и не пялюсь. А ты откуда идешь?

— А не много ль вопросов для сопливого?

— Ладно. Я и так знаю. От Сколопендры.

— От кого?!

— Ну от Сколопендры, соседки нашей.

— Не называй ее так! Никогда не смей так ее называть! Понял меня?!

— Так она же…

— Что она?! Что ты понимаешь вообще? Тормоз! Ай, да ладно… Ты… чаю хочешь?

— А то!

— Пошли тогда. Чего-нибудь вкусненького прикупим. После пойдем шахматы покупать.

— Ух ты! Чё, серьезно?

— Вполне. Я при деньгах нынче. И еще шашки стоклеточные. Умеешь?

— Умею.

— Ишь ты, гном! Ладно, по дороге расскажешь…