Валентин Берестов: Государыня пустыня

Старик сидит на корточках на берегу арыка, тешет колышки. Обтесал, поднялся, почти без усилий воткнул колышки во влажную землю. И опять сидит строгает, словно в игрушки играет.

Колышки выпустят белые корни и зеленые побеги, станут тополиной аллеей. Их тут много, этих аллеек. Стоят тополя на тонких стволиках, кроны, как метелки великанских трав, мотаются на ветру. Промчится буран, осядет пыль, а клейкие листики тополей останутся чистыми, свежими, ни одна пылинка к ним не пристанет. Это весной. А летом они и без ветра пыльные.

Еще на моей памяти здесь была пустыня. Ветер бессмысленно таскал по глиняной глади такыров песчаные холмы. Да и сейчас, только поднимись на вал магистрального канала, и увидишь по обе его стороны за домами, полями, деревьями знакомые пески. Кажется, что они сами собой раздвинулись.

И сколько всего уместилось на зеленой полоске между песчаными грядами! Сколько судеб, сколько радостей, печалей, забот, сколько деревьев и цветов, сколько домов и машин, сколько птичьих гнезд!

Был я здесь пятнадцать лет назад и ничего не узнаю, кроме песков на горизонте. А ведь останься этот край пустыней, нашел бы я и колодец, и место, где стояли наши палатки, и следы от наших костров. Нашел бы по компасу, по выбитой в глине извилистой верблюжьей тропе, по узеньким следам арб и широким колеям грузовиков. Ни один человеческий след не мог бы миновать этого колодца. Он был обозначен на карте и давал имя всей местности. Нашел бы я его, вспомнил бы молодость, постоял бы, послушал, как пески шелестят.

Вечереет. У комьев свежей пахоты сиреневый оттенок. Дымом пахнет. Из глиняных печей — тандыров, похожих на наклонные кратеры, вырывается пламя — по всему оазису пекут лепешки. А вот низенький дувал — садовая ограда. Мне этот дувал по колено. Аккуратно слеплен, снизу рядком торчат камышинки. Это прокладка. Чтобы вместе с подпочвенной водой не подымалась соль, не разъедала бы дувал. Малейшая нерасчетливость с водой, которую сами же привели сюда, — и возмездие не заставит себя ждать: начнут сохнуть плодовые деревья, обрушатся глинобитные домики; соль, как жгучий иней, проступит на полях.

Перешагиваю через дувал, подхожу к бетонированному колодцу в глубине сада, заглядываю внутрь. Вода еще довольно далеко. Значит, следят за нею.

А не тот ли это колодец? Забывший свое имя и славу, затерявшийся в саду колодец моей юности. Правда, теперь он бетонирован, это не круглая дыра в земле, и рядом со мной молодые деревья, а не серые кустики у подножья бархана.

…Пепел костра, оставленного последним караваном, был еще теплым, когда пятнадцать лет назад мы привели свои машины через пески к этому колодцу. К счастью, караванщики забыли или выбросили треснувшее деревянное колесико с желобком по ободу — блок. Один из нас сел у колодца и придерживал блок, чтобы веревка не соскочила. Другой, перекинув конец веревки через плечо, делал двадцать пять шагов в сторону. И наконец, из круглой дыры в земле показывалось ведро.

Вода была великолепной, пока не успевала нагреться. Она была просто замечательной, пока обжигала рот. Но чай делался горьким, отвратительным пойлом, как только кипяток немного остывал.