Валентин Берестов - Государыня пустыня

Джума взглянул на наши лица и понял, что, начиная отсюда, власть полностью сменилась. Он оглянулся на последний след вездехода, обрывавшийся у гряды, захохотал, хлопнул верблюда по шее и радостно закричал:

— Давай, давай, машина! Верблюд — хорошая машина! Толкать не надо, тащить не надо!

Это было его царство — царство кумли, человека песков.

— Стоп! — сказал Дима. — Чуть правее. Вот на тот куст на той дальней гряде.

Джума помрачнел: мальчишка руководит им, человеком песков. За полтора часа он не сказал ни слова. Мы тоже молчали. Мы сосредоточенно карабкались по песку вслед за верблюдами. Иногда Дима забегал вперед и молча показывал направление. Меня уже начинало интересовать, что мы найдем в его крайней точке и чем она отличается от любых других точек в пустыне.

Перевалив через несколько гряд, мы оказались перед тем самым кустом, на который Дима указал издалека. Зоркий Джума сразу узнал этот куст, высохший саксаул, поставленный вверх корнями.

— Сигнал, — объяснил Дима. — Поставлен топографами, наверное, очень давно. Может быть, тогда, когда делалась эта карта.

Джума поглядел вперед с вершины гряды и с высоты верблюжьего роста и обрадовался:

— Правильно! Правильно!

Он узнал эти места и убедился, что Дима верно указал направление. Именно так и нужно было идти на Ислам-Кую.

— Где колодец? — спросил он у Димы.

Дима улыбнулся и показал вдаль:

— Вон там. Идти нужно часа четыре.

— Молодец! — снова закричал Джума. — Ты давно в песках?

— Первый месяц, — ответил Дима, — раньше никогда не был.

Джума нахмурился и замолчал. Даже по его спине можно было понять, что проводник смертельно обижен.

Его неприязненное молчание угнетало нас. Наконец я поравнялся с ним.

— Как дела, Джума-ага?

Джума не ответил. Я продолжал идти рядом, не отставая ни на шаг.

— Устал? — спросил Джума. — Хочешь, садись на верблюда. Почему Дима такой нехороший человек?

— Как нехороший? — удивился я.

— Первый месяц в песках. Неправда! Откуда дорогу знает?

— У него карта, компас, — ответил я. — Он сам умеет карты делать.

— Он не смотрит на карту, — рассердился Джума. — Все инженеры, с какими я ходил, смотрели, этот не смотрит. Он здесь был, знает дорогу, а меня проверяет, как мальчишку.

— Мастер, — объяснил я. — Специально учился в Москве.

— Если мастер, — продолжал Джума, — зачем я нужен? Воду вам возить на верблюдах? Взяли бы верблюдов и любого чабана, я бы дома остался, с детьми.

Нужно было что-то делать, как-то утешить человека. Я рассказал обо всем Диме.

— Я не понимаю Джуму.

— А я понимаю, — ответил Дима. — Это я виноват, изобразил из себя этакого царя пустыни. А приятно все-таки: какой-то студент, первый раз в песках, а шагает по ним, как по улице Горького!

Джума сел на корточки, ждал, что мы будем делать. Мы повалились на песок. Очень хотелось пить, но шлангом была подпоясана куртка Джумы.

— Джума-ага, дайте шланг, — наконец попросил я.

Джума с осуждением посмотрел на меня, но шланг отдал.

Понимая, что я действую не по правилам, что, начав пить, я только разожгу жажду, я все-таки сунул шланг в отверстие бочонка и стал с жадностью сосать солоноватую воду.

— Хватит пить. Иди помоги объясниться.

Дима подсел к Джуме, вынул из планшета карту и расстелил ее перед проводником.

— Вот, Джума-ага, карта. Смотри: Бала-ишем, Давали, Талайхан-ата, Кугунек, Ислам-Кую. Кто названия дал? Народ! Народ караваны водил, рыл колодцы. Кто делал карту? Может быть, мои учителя. Вместе делали! Вот посмотри. Видишь, как люди карту снимали? Вон на той горе сигнал, и там сигнал. Вон вышка, а там далеко — другая. Видишь вот эти точки на карте? Это вышки обозначены. Их люди ставили для нас, таких, как я и ты. Без них не было бы карты, и я бы потерялся в пустыне. А теперь каждый может ходить по пескам, если, конечно, он что-нибудь соображает.

Джума встал, держа в руках карту. Он глядел то на нее, то на вышки.

И вдруг я увидел пустыню такой, какой никогда ее не видел. Она показалась мне чем-то вроде здания, с которого еще не сняты леса. И я представил себе такой же маленький караван, как наш, с ним идут люди, делающие карту. Повсюду следы их работы. И далекий триангуляционный знак вдруг показался мне треногой теодолита. Чудилось, что за ним стоит человек. Великан за великанской треногой, прищурившись, смотрит одним глазом в трубу геодезического прибора. Такой памятник можно было бы поставить топографам: исполинская тренога на вершине песчаной груды, видимая за много километров.