Ян Ларри - Как это было

Деньги давай! Долю пашкину отдай! Пятьсот целковых!

Федоров положил свою ладонь на лоб пашкиной матери.

— Здорова? Голова не болит?

— Уйди! Не трожь, дьявол!

Она отскочила в сторону.

— Давай деньги, Федоров! Честью тебя прошу!

Пришлось вызвать Пашку.

— Какие деньги? — спросил его Федоров.

— Не знаю!

— Пашка! — закричала мать, — обманывают они тебя. Дитятко ты мое бедное! Работал, работал цельное лето, а этот жулик себе в карман все сунул!

Она схватила Пашку за руку и потащила за собой.

— Не дам я издевки творить над сыном! Собирайся, сынок! Идем! А ты, — погрозила она пальцем Федорову, — ты еще попляшешь. Тебе это не старый режим. Славу богу, и суд у нас имеется на таких сплотаторов.

Пашка вырвался из рук матери и хмуро сказал:

— Никуда я не пойду. Мне и здесь хорошо!

— Верно, Пашка! — кивнул головой Федоров, куда ты пойдешь от своего хозяйства?…

Пашкина мать подняла крик, погрозила Федорову судом и умчалась к председателю просить защиты.

Никуда я не пойду. Мне и здесь хорошо!

В тот же день ребята получили от своих шефов письмо и книги.

Вот что писали пионеры:

Дорогие товарищи!

Как вы поживаете? Как идут ваши дела? Напишите, как работает инкубатор и что вы сейчас делаете? Мы собрали для вас книги и посылаем их вам. Прочтите всем вслух книжку с красной обложкой «Робинзон Крузо». Очень интересная книга. Обязательно отвечайте. На следующее лето мы приедем к вам помогать работать.

С пионерским приветом.

Далее следовали подписи.

Так появилась в артели увлекательная книга о жизни Робинзона Крузо, которую поочереди ребята читали вечерами в бараке.

Керосиновая лампа бросала желтый свет на стены, и по стенам ползли тени сидящих вокруг лампы. Во время чтения коммунщики сидели тихо, стараясь не шевелиться. А если кто-нибудь откашливался, в его сторону повертывались головы, и в бараке катились предостерегающее шипенье:

— Ш-ш-ш!

Особенно внимательно слушал Никешка. Охватив кудлатую голову руками и положив локти на стол, он смотрел горящими глазами в рот читающего и, быстро шевеля губами, беззвучно повторял каждое слово. Федоров задумчиво смотрел на потолок. Кузя, склонив голову на бок, уминал пальцами табак в трубке, не решаясь закурить, чтобы не пропустить ни одного слова.

Сережка, поджав под себя ноги, сидел на топчане, вытянув голову и блаженно улыбаясь.

Юся Каменный молча лежал на топчане, сложив руки на животе, слегка шевеля носками.

В напряженной тишине звенел голос читающего, унося слушателей в диковинную страну, на пустынный, необитаемый остров.

Всякая работа шла у меня очень медленно и тяжело. Чуть не целый год понадобился мне, чтоб довести до конца ограду, которой я вздумал обнести свое жилье. Нарубить в лесу толстых жердей, вытесать из них колья, перетащить эти колья к моей палатке — на все это нужно было много времени. Иногда у меня уходило два дня только на то, чтобы обтесать кол и принести его домой, а третий день на то, чтобы вбить его в землю. Я этим не смущался и продолжал свою работу.

Керосиновая лампа коптила, но увлеченные чтеньем коммунщики сидели не шевелясь.

Укладываясь спать, они обсуждали прочитанное, спорили и досконально разбирали поступки Робинзона.

— Не потерялся парень, — говорил Никешка, стаскивая сапоги, — за это люблю… Хоть один остался, а рук на опустил. Молодец!

— Товарища бы ему, — вот завернули бы дело!

— Н-да… Одному не ахти как ловко!

Появление Пятницы было встречено с восторгом.

— Теперь вдвоем они наворотят делов!

Не нравилось только то, что Робинзон превратил Пятницу в слугу. Этого уж никто не одобрил.

— Ишь ты, сам в беде, а другого слугой делает. Дурак этот Пятница. Послал бы его к чорту и крышка.

После этого к Робинзону охладели, однако книгу дослушали до конца. Никешка несколько дней пребывал в раздумье, а как-то раз во время обеда поделился своими мыслями со всеми:

— Ежели смотреть в корень, так выходит мы тоже вроде Робинзона будем. Из ничего ить кадило раздули!

— Зато — вона сколько нас, Агафонов! На что ни навалимся гуртом, под руками горит. Нам бы такой остров, мы бы его за год в рай превратили.

— А много ли нас? — откашливался Тарасов, — хозяйство растет, а руки не больно растут. По две было каждого, по две и осталось. Эх, братцы, нам бы теперь десяток Пятниц, — горы свернули бы…