Виталий Закруткин - Плавучая станица

— Тю, будь ты неладна, — пятился, топчась в воде, Малявочка, — скачешь, как будто тебе вожжа под хвост попала! Без тебя знаем, чего нам делать. Подумаешь, нежность какую нашла в судачатах. Черт их не возьмет, твоих судачат!

— Как это — черт не возьмет?! — возмутилась Груня. — Вот посадить бы вас в бочку да перевезти за девять километров на быках, тогда б вы сказали, возьмет или не возьмет.

Малявочка миролюбиво махнул рукой;

— Отвяжись, анчутка! Ладно. Будем твоих судачат с плацкартой в бочку сажать, а чебачата да сазанята нехай в общем вагоне следуют, они покрепче будут.

Понаблюдав за тем, как женщины-рыбачки, подтянув к берегу волокушу, выбирают мальков из мотни легонькими зюзьгами, Груня сказала умоляюще:

— Только, бабочки, поаккуратнее, прошу вас! Ведь они, эти мальки, все равно как цыплята слабые: чуть придавил сильней или в воду кинул с размахом, так, считай, и готов — сразу рот раскроет.

К Груне подошла Марфа Сазонова. Оправляя высоко подоткнутую юбку и скосив на свекра красивые глаза, она спросила:

— Вы, Грунечка, Василь Кириллыча не видали? Мне надо бы завтрак ему передать, а то он как ушел до света, так до сей поры и не ел ничего.

— Нет, Марфа Пантелеевна, не видала, — нахмурилась Груня, — я за ним следом не хожу.

Марфа улыбнулась:

— Ежели увидите, скажите ему, Грунечка, что я на Лебяжьем. Пущай забежит да хоть покушает, а то человек с голоду помрет. — Она оглянулась и добавила: — Даже и до свадьбы своей не доживет.

Напоив коня, Груня решила подождать, пока женщины пересадят мальков из волокуши в бочку, и сопровождать потом подводу с бочкой до самой реки, чтобы понаблюдать за состоянием молоди. Скоро стоведерная бочка с чистой речной водой была наполнена юркими мальками и накрыта мокрым пеньковым мешком. Скрипя ярмами, высокие рябые быки поволокли арбу по кочковатой дороге. Пробиваясь через редкую мешковину, из бочки потекла вода.

Груня не знала, кто погоняет быков, и закричала издали:

— Сверни с дороги на траву! По таким кочкам ни одного малька не довезешь!

Из-за бочки выглянула повязанная белой косынкой голова Иры Грачевой.

— Это сенокос полеводческого колхоза, — замахала она руками, — вытопчем ихнюю траву, так они с нас головы поснимают…

Дед Малявочка счел нужным вмешаться и крикнул Ире:

— Давай, давай, сворачивай! Ничего траве не будет, она ишо молодая, выправится до сенокоса!

Девушка послушно сбила быков с дороги, и те, помахивая хвостами, пошли напрямик по зеленому разнотравью. Груня, придерживая танцующего жеребца за жиденький загривок, никак не могла вскочить на седло. Ее лоснящаяся от травы спортивная туфля скользила по высоко подтянутому стремени, а раскормленный жеребец, игриво перебирая тонкими, в белых чулках, ногами, скалил зубы и норовил ухватить Груню за туфлю.

Наблюдая за обозленной, вспотевшей девушкой, Марфа подмигнула ухмылявшемуся свекру и сказала:

— Чего ж вы, батя, не подсобите товарищу рыбоводу? Вы ж тут один за кавалера остались…

Дед Малявочка, шурша мокрыми штанинами, подошел к Груне, подставил ей под ногу широченную ладонь и проворчал:

— Сигай, казак в юбке!

Груня, не оглядываясь, поскакала вслед за арбой. Ей особенно неприятно было то, что ее беспомощность видела Марфа, которая, конечно, расскажет Зубову о том, как проклятый конь измывался над «товарищем рыбоводом».

В дороге Груня несколько раз просила Иру остановить быков, слезала с коня, разматывала мешок и заглядывала в бочку. Маленькие, с полпальца, чебачата и сазанята чувствовали себя как дома: они шныряли в воде во все стороны и, натыкаясь на стенку бочки, испуганно шарахались назад, зато молодь судака явно сдавала, была вялой и неподвижной.

Привязав жеребца к арбе, Груня пересела к Ире, сняла туфли и умоляюще сказала:

— Поехали скорее, Ирочка! Вода в бочке потеплела, малькам дышать трудно.

— Ге-э-эй! — закричала Ира, помахивая длинной хворостиной.

Быки пошли быстрее. Девушки сидели молча, свесив с арбы голые ноги. Они проехали мимо копавших соединительную канаву ловцов Пимена Талалаева, заметили на меже стоявшего с председателем полеводческого колхоза профессора Щетинина и повернули вправо, туда, где синели вербы старого речного русла. Река в незапамятные годы оставила это русло, и оно, обтекая лесистый остров, превратилось в рукав. Голубовцы называли этот рукав Низеньким.

— Гони, Ира, прямо к Низенькому, — тревожно сказала Груня, — так будет скорее!