Виталий Закруткин - Плавучая станица

Скинув шапку, Василий присел на табурете, осмотрелся и задержал взгляд на стоявшем в углу карабине. Он взял карабин, щелкнул затвором, заглянул в ствол.

— Грязноватое у вас ружье, Никанорыч, — нахмурился Зубов, — ржавчина кругом, пылищи набилось во все пазы. За такое оружие у нас в полку старшина спуску не давал.

— Я почищу, Василь Кириллыч, — сказал Прохоров, — а только оно мне ни к чему: я все одно ни разу с него не стрелял.

— Что, мирно жили с браконьерами? — усмехнулся Василий, ставя карабин на место.

Досмотрщик, не поворачиваясь к нему, наклонился ниже к подоконнику.

— Мое дело было маленькое, Василь Кириллыч, — виновато пробормотал он, — мне что начальство приказывало, то я и выполнял. Мы людей не трогали, и люди на нас не обижались.

Поднявшись с табурета, Зубов прошелся по комнате, искоса взглянул на убранную белым покрывалом узкую кроватку в углу и заговорил, глядя в спину досмотрщика:

— Людям, конечно, было неплохо, и добрые друзья да родственники инспектора хорошо жили, а государство страдало, потому что его обворовывали браконьеры, причем обворовывали совершенно безнаказанно, хищнически уничтожая множество рыбы. Так я говорю или нет?

— Оно, может, и так, а только…

— Подождите, Иван Никанорович. Вы знаете, что у нас на участке добыча рыбы снизилась в несколько раз? Знаете? А ведь мы с вами ответственны за это в первую очередь, и с нас народ спросит прежде всего…

Он молча походил по комнате, достал из полевой сумки сборничек законов по рыбоохране, полистал его и протянул досмотрщику:

— Прочитайте эту книжечку, Иван Никанорович, и учтите, что советские законы пишутся для того, чтобы их выполнять…

— А как же! — смутился Иван Никанорович. — Разве я против законов? Я не против…

Зубов присел на табурет. Осторожно подбирая слова, он сказал тихо:

— Вот что, Иван Никанорович. Мне не хотелось говорить вам об этом, но все-таки скажу. Некоторые товарищи, очень уважаемые, настаивают на освобождении вас от работы. Слабый, говорят, человек. Да, да… Я поручился за то, что вы будете хорошо работать. Не подводите же меня, поймите, что вы можете принести и мне и себе большой вред… Понимаете, я ведь тут новый человек, могу ошибиться, сделать не то, что надо. Кто же мне должен помогать, как не вы?

Растерянно перелистывая книжку, Прохоров с виноватым видом взглянул на Зубова:

— Люди правду говорят, Василий Кириллович, — морща лоб, сказал он, — какой-то я негромкий человек… дюже смирный, без голоса… И не то что боюсь… нет… Мне как-то совестно доказывать людям, что этого, мол, делать нельзя. Ну, раз скажешь, два, а он одно знает — просит: дозволь, дескать, половить маленько… Дозволишь ему черпаком ласкирей половить, а он, глядишь, накидную сеть приспосабливает…

— Вот видите, — перебил Зубов, — этого делать нельзя. Разрешено ловить удочками и сачками — пусть ловят, а так мы живо всю рыбу разбазарим.

Прохоров закивал головой:

— Правда, Василий Кириллыч, истинная правда.

У него дрогнули губы:

— А должности прошу меня не лишать… Куда же мне тогда податься? И здоровье мое плохое, и года уже немалые…

Иван Никанорович не договорил. В комнату, стукнув дверью, вошла Груня.

Должно быть, услышав слова отца, она остановилась у порога, откинула на плечи белый шарфик и сказала укоризненно:

— Что вы все плачете, батя?

Исподлобья взглянув на поднявшегося с табурета Зубова, Груня поздоровалась издали, подошла к отцу и, пряча ласку, тронула его за рукав:

— Вам давно пора уходить из надзора… Ничего у вас не получается… Нет, правда, — повернулась она к Василию, — вы бы освободили отца, ему уже трудно работать на реке.

— Иван Никанорович только что просил о другом, — возразил Зубов.

Девушка сердито пожала плечом:

— Напрасно просил…

«Искренне говорит или притворяется?» — подумал Зубов, наблюдая за Груней.

— Почему же напрасно? Он давно работает, привык.

— Вот именно: привык. И люди к нему привыкли. Свой человек, говорят, значит, можно ловить рыбу сколько хочешь.

Иван Никанорович удивленно поднял брови:

— Кто ж это так говорит?

— Все говорят…

Теребя конец шарфика, Груня прошлась по комнате и стала перекладывать лежавшие на столике книги.

— Мы, собственно, уже закончили разговор с вашим отцом, — сказал Зубов. — Он останется на прежней работе.

Зубову не хотелось уходить, но, взяв шапку, он простился с Иваном Никаноровичем и подошел к Груне:

— До свиданья.