Александр Жуков - Высоко в небе лебеди

— Шефство над соседской девочкой мы расцениваем как общественную нагрузку, — обрадовалась поддержке Ляля Матвеевна, — а если Толя всем своим естеством ненавидит образ жизни своих родителей, если он берет на себя воспитание сестры… Так нет! Этого мало! Давайте заставим его стенгазету рисовать, и тогда со спокойной совестью запишем: общественник. Разве это не смешно?.. Батов любит стихи, музыку. Все, кто увлечен этим, тянутся к нему. Он — своеобразный центр в классе. Если хотите, он — просветитель!

— Вы это серьезно? — не выдержала учительница литературы. — Я несколько раз приглашала Батова в кружок любителей поэзии. И что же? Он побывал на одном занятии и, не сказав ни слова, ушел.

— Может, ему что-то не понравилось, — не совсем уверенно возразила Ляля Матвеевна.

— Другие-то ходят, другим-то интересно! — напористо заговорила Тамара Андреевна, помогая себе короткими, очень подвижными руками. — Неужели я должна работать только для одного Батова?

— В общем, Ляля Матвеевна, активность ваших «активистов» пока наглядно проявилась только в хулиганстве, или, как вы справедливо заметили, в бандитизме! — Арнольд Борисович с затаенной усмешкой посмотрел на директора.

— Вон!.. вон еще! — распахнув дверцу кабины, шофер показал куда-то поверх кустов.

Среди развалин ослепительно белым мячиком катился Пушок, он где-то задержался и теперь жал во все лопатки — боялся опоздать на встречу с ребятами.

Вдруг, инстинктивно почувствовав опасность, Пушок сторожко замер на бугорке; задрав мордочку, потянул воздух и, словно ожегшись о горячую струю, кинулся обратно.

Мужчина поудобнее перехватил винтовку, подбежал к груде битого кирпича, тяжело топая кирзовыми сапогами; с нее развалины были как на ладони.

Пушок нырнул в просвет между ветками яблонь, стащенных в кучу бульдозером, и, словно рыбешка в верше, оказался в западне из колючих, железистых веток; натыкаясь на их шипы, истошно визжа, он затравленно заметался.

Мужчина вскинул винтовку.

Не сговариваясь, не переглянувшись даже, мальчишки кинулись к мужчине; ярость, в эти минуты копившаяся в их душах, освобожденная, вырвалась наружу; бледное лицо Саши вспыхнуло от гнева.

— Не смей!.. не смей, гад! — На бегу, размахнувшись, он швырнул портфель в сторону мужчины.

Мальчишки тесным кольцом окружили груду кирпича.

— Вы чего?.. — опешив от неожиданности, мужчина приопустил винтовку. — Чего надо? — уже спокойнее спросил он, свысока осматривая разгневанных мальчишек. Возмущение, угрозы, презрение, с которыми он сталкивался ежедневно, почти не волновали его; мужчину больше раздражало другое, что он тут ни при чем, что у него — такая р а б о т а. — А ну, пошли отсюдова! — лениво пригрозил он и слегка приподнял ствол винтовки, этим подчеркивая, что находится здесь не по своей прихоти.

Издалека донесся визг Пушка; обезумевший от страха, он все еще метался в клетке из колючих яблоневых веток. Мальчишки молча сдвинулись плотнее.

— Ну чего?.. чего? — мужчина почувствовал что-то неладное, нервничая, переступил с ноги на ногу; кирпичи разъехались, и, понимая, что сейчас скатится под ноги мальчишкам, он прыгнул на Сашу Батова, как на самое, по его мнению, слабое звено; отшвырнул его и вырвался из круга.

— Стой! — Саша вцепился в рукав зеленой фуфайки; мужчина с ходу проволок его по земле, наткнулся на гневные ребячьи глаза, не на шутку перепугался и пнул Сашу ногой в живот; тот, скорчившись, покатился по дороге.

Толя Никишин, рослый, крепкий, шагнул к мужчине и с той неторопливостью, идущей от уверенности в себе, коротко, по-боксерски, ударил его в бровь. Судорожно хоркнув, тот выронил винтовку; всей тяжестью она глухо шмякнулась на землю — игрушечно хлопнул выстрел; чиркнув по кирпичам, пуля с надсадным воем рикошетом прошла над головами мальчишек; они инстинктивно присели.

— Разбегайтесь, сволочи! — угрожающе размахивая массивной заводной ручкой, на помощь мужчине бежал шофер, перепугавшийся до зеленоватой бледности в лице. — Ты, падла, думашь!.. Ты чего думашь!.. — он с размаху плечом опрокинул Никишина и, едва тот поднялся, ударил коленом под ребра; ойкнув, Толя упал пластом, а шофер, ошалевший от страха и злости, уже плохо соображая, что делает, кинулся на мальчишек. — Съели, падлы, съели!.. Я вас научу!.. Вы у меня попрыгаете!.. — Отборно матерясь, он вращал заводной ручкой, разгоняя мальчишек по разным углам перекрестка.

Немного опомнившись от резкого удара, мужчина отнял ладонь от лица — она была в крови; чему-то усмехнувшись, он вытер ее о зеленую полу фуфайки, оставив на ней темные следы; рукавом смахнул капли крови, вновь сочившейся из разбитой брови.