Владимир Коренев: Амгунь — река светлая

— А вы не были там?

— Нет. Начальник с главным на вертолете летали. Я тогда в отпуске был. Говорят, река Амгунь сложная… — И, круто изменив русло разговора, Клюев спросил: — Как дома-то у тебя?

— Ничего, — сказал Фомичев и притих, ожидая, о чем еще спросит начальник колонны.

Дня три назад Клюев, формируя колонну на Амгунь, подошел к Фомичеву, спросил с доброй улыбкой:

— Не присоединишься к нам со своим конем?

Фомичеву польстило предложение Клюева, но были у него свои планы. После окончания строительства Амурского моста хотел он остаться в Комсомольске, приглашали его в городское автохозяйство, заработок хороший сулили. Обещали квартиру в городе. Не виляя, он сказал об этом Клюеву. Чего, собственно, таиться?

— Жаль, — сказал Клюев. — Я надеялся. Хотелось бы одного опытного, как ты, на Амгуни иметь. Ну что ж, на нет и суда нет…

Сейчас Фомичев вспомнил этот разговор. Не хотелось, чтобы Клюев вернулся к нему.

Клюев лег навзничь, повозился, укладываясь поудобнее. А может, обдумывал, как половчее спросить. И Фомичев напряженно ждал.

— Ты сам не захотел? — спросил, помолчав, Клюев.

— Сколько можно, Александр Иванович. — Фомичев поднялся, опираясь на локоть и заглядывая в лицо Клюева. — Пора и по-человечески пожить… Хватит. На Амур-то поехал из-за Николая Дмитриевича. Мост мы вместе через Волгу наводили, он начальником отряда был. «Поедем, — говорит, — на Амур, Костя». Мы только мост сдали… В Астрахани квартира была у меня, все чин по чину. Бросил. А как на Амуре первые два года было, не мне вам рассказывать. Наслушались небось. Вот и думаю: хватит. — И, досадуя на себя, Фомичев умолк.

Клюев улыбнулся.

— Эх, Костя, Костя! Ты только так говоришь. А поедешь, не удержишься. Ну, на Амгунь не поедешь с нами, а пойдут колонны на Зею, Быссу, Бурею — не усидишь ведь дома. А впрочем… Ладно, давай-ка спать…

Он повозился и утихомирился, задышал ровно, глубоко, и Фомичев решил, что начальник если не уснул, то задремал, и, чтобы не потревожить его, лежал неподвижно, вглядываясь в ночное небо.

Но думы его были не о себе и не о звездах, низко и дрожко повисших над тайгой. Он даже не видел их. Вначале он удивился, как быстро, почти мгновенно уснул Клюев, и пожалел его. За день-то набегался, суматошный был день. Да переживания всякие. Жена молодая в одиночестве осталась. Красивая… Красивые одинокими не бывают — известное дело. И Клюев об этом знает, не первый год по земле ходит. Конечно, вида он не показывает, а сердце все одно болит, хоть верит и любит. Вранье все, будто есть такие мужики, которые и думать не думают, как там его баба без него… А подумав так, Фомичев почувствовал легкую тоску по дому, вспомнив жену и то, как она стояла с дочерью у обочины, махая рукой уходящей колонне, ему, Фомичеву, и как всплакнула до этого, когда он коротко, стыдясь людей, прижал ее к себе и поцеловал неуклюже в крутую, крепкую еще щеку.

Фомичев вообще не любил затяжных расставаний и всячески избегал их, прощаясь наскоро, словно отрубал напрочь, и поэтому жена часто обвиняла его в черствости, говорила, что он не любит ее и рад, что выпал случай уехать из дому. Фомичев вначале пытался оправдаться, но жену трудно было переубедить. Скоро он взял за привычку отмалчиваться.

Последним расставанием; конечно же, она осталась недовольна, тем более, что вокруг них прощались, как говорила жена, по-человечески, и все были свои, мостовики, давно знали друг друга. А тут еще под боком у Фомичева обнимал свою жену, осыпал ее ласковыми прозвищами Сашка Мальцев. Для этой пары будто не было вокруг на сто верст ни одной живой души. А Фомичев, видя эти нежности, еще больше смущался.

Сквозь сплетения веток и листьев проглядывали звезды, и Фомичев некоторое время смотрел на их мигание, на их пульсирующий чистый и загадочный свет, чувствуя в себе какое-то томление. Это томление не покидало его уже два дня с того самого момента, когда стало ясно, что от поездки на Амгунь не уйти.

«А что поделаешь, если надо. Она думает, — размышлял Фомичев, имея в виду жену, — будто мне очень хочется уезжать из дому…»

Еще неизвестно, кому труднее даются его затяжные и частые отлучки из дому. Откуда ей знать, что каждое расставание — это борьба с самим собой.

Он вдруг вспомнил свою давнишнюю командировку, когда ему впервые пришлось оставить молодую жену. Он сам тогда напросился, чтобы его отправили как можно дальше и на долгий срок. Хотелось проверить, соскучится ли жена. Иногда ему казалось, что она к нему охладела, что у нее есть кто-то другой…