Арчил Сулакаури - Белый конь

Люди вышли из своих домов и обомлели — никогда не видели они такого простора! Двор никогда не был таким светлым. И лишь сейчас обратили внимание на то, что «Мадатовский остров» стоял в строительных лесах, лачуга немого Тома, лепившаяся к утесу, исчезла без следа…

— На Куре набережную строят, — сказал соседям Ладо. Он в последний раз зашел в свой двор. Пришел с двумя незнакомцами. Те отсчитали рыбаку деньги, потом сели в его лодку и поплыли вниз по течению. Ладо долго стоял под липой и смотрел на свою лодку, которой управляли чужие люди.

Ему оставалось вернуть долг, и он бегом пересек улицу.

В опустевшем духане его встретил Антон.

— А где Тасо? — невольно вырвалось у рыбака.

— Тасо ушла.

— Куда?

— Замуж вышла.

— Замуж?!

— А помнишь, сюда все парень ходил в черной косоворотке.

— Нет, не помню.

Ладо выложил деньги на стойку.

— Получай свой долг, Антон!

Рыбак со всеми был в расчете.

Смеркалось…

Рабочие разошлись. Остался один дядя Ладо. Засунув руки в карманы, он ходил по развалинам старого дома. Мне казалось, что он хочет утрамбовать их ногами.

Рабочий день давно закончился, и я тоже мог идти домой, но не уходил. Стоял на набережной и ждал дядю Ладо.

— Дядя Ладо! — наконец не выдержал я и окликнул его.

— Ты еще здесь, парень? — удивленно отозвался он и направился ко мне.

Мы пошли вдоль набережной.

— Теперь тут построят новый дом, — сказал он.

— Да, построят.

— Если тебя назначат прорабом, не забудь обо мне…

— Непременно, дядя Ладо.

— Ты не думай, я не только рушить умею…

Долгое время мы шли молча.

Наконец я первым нарушил затянувшееся молчание:

— Дядя Ладо, а где Тома?

— Не знаю, сынок, я больше не встречал его.

— А Тасо?

— Не знаю.

— Степанэ?

— Не знаю.

— Духанщик Антон?

— Не знаю.

— Бабушка Мако?

— И этого не знаю.

Снова наступило молчание. Я не посмел спросить о главном: где Юлия? Впрочем, чего спрашивать, ведь я заранее знал, что он ответит:

— Не знаю… Не знаю…

По деревянной лестнице Леван взобрался на чердак. Почему-то чердак показался ему темней и просторней, чем раньше. Согнувшись, Леван сделал пять шагов, а затем выпрямился — крыша здесь приподнималась. Было душно. Стоял запах пыли.

Слева Леван увидел старую голубятню. Леван не помнил, продал или раздарил голубей его брат перед уходом на фронт. Может, оставшиеся без присмотра птицы сами разлетелись. Тогда Левана не тронула судьба голубей. Теперь он пожалел их.

У окошка стояли бочка с песком и фанерные ящики. Это сторожевой пост, который учредили неделю назад для дежурств. Вот и лопаты, кирки, железные ломы — рядом, под рукой.

Свет пробивался сквозь щели крыши и косыми белыми полосами пересекал темноту, теряясь в ней и не достигая пола.

Через чердачное окно Леван выбрался на крышу. Небо синело, по-осеннему прозрачное. Совсем близко, на проволоке, сидели воробьи. Завидев человека, воробьи улетели.

На другой стороне улицы — четырехэтажное здание школы. Когда-то белое, оно теперь окрашено в коричневый цвет. Из окон второго этажа выглядывали раненые. Их глаза смотрели печально.

Леван лег на черепичную часть крыши и уставился глазами в небо. Другого дела у него не было. Ему поручили наблюдать за небом: так, лежа, этим заниматься удобнее.

Он знал, что сегодня на пост должны были явиться двое; второй опаздывал. Леван лежал на крыше и думал, почему не пришел второй дежурный. В тот день под шумливый говор соседей он не расслышал, кого назвали вместе с ним, и теперь старался догадаться, кто бы это, мог быть.

«Все равно… Лишь бы не говорил много…»

У Левана было усталое лицо невыспавшегося человека. Что из того, что он школьник. Леван утром работал на заводе, вечером ходил в школу. Отец и старший брат с первых дней войны ушли в армию, семья осталась на попечении матери и его.

Воскресенье у Левана свободно, и вот его послали на крышу наблюдать за небом. Он лежал и смотрел в синюю прозрачную высь.

Дрема одолевала Левана. Он наверняка бы заснул, но тут в чердачном окошке появилась голова.

— Ты уже здесь, Леван? — обрадованно спросила Нана.

— Да, здесь… Ты не замечаешь, что я здесь?

— А я опоздала.

— Сегодня твой первый, день. Наверное, с тебя не взыщут за опоздание.

— Этого ведь никто не знает, кроме тебя.

— Тогда садись и сиди тихо. Я никому не скажу, — сказал Леван, а про себя подумал: «Явилась! Изволь слушать теперь ее болтовню».