Александр Плетнев - Когда улетают журавли

— «Кто, кто»! Не знаешь — кто? — Солдаткин хрюкнул, но это уже был не смех, а нечто другое. — Вот уж хвалиться мы мастера, — продолжал он. — А они вот людей послали, породы понавезли.

— Наши не привезли, что ли? И людьми не рисковали, и дешевле… Не пойму: за кого ты радуешься?..

Солдаткин поворачивается к Сучкову и впервые за весь разговор долго вглядывается ему в лицо.

Потом они сидели, и каждый думал о своем. Уже давно спала жара, и под рубахи, вместе с ожившим ветерком, вползал холодок. Солдаткин зябко повел плечами.

— Счас государству трудно — полмира на горбу тянет. Одному дай то, другому — это.

— Во! Понимаешь, оказывается. Так подмогни. Мужик ты здоровый, а рабочих рук не хватает.

— Это что, с тобой асфальт класть? — Солдаткин затрясся от смеха. — Дым нюхать?

— Хоть и асфальт, — сказал Сучков с жаром. — Работают с нами пенсионеры, бывшие начальники, и ничего, получается. С образованием мужики, не чета тебе.

— Нет уж, сроду черенка в руках не держал и не возьму. А потом это… Я, значит, работай, а они раздавать. Вон китайцы. Они готовы зубами вцепиться… Говорится; не корми волка.

— Это кто же ненавидит нас? Трудовой народ, что ли? А я тебе скажу: ненавидят такие же, как и ты! Ты у нас живешь как у бога за пазухой и нас же ненавидишь! Чужой ты — даже не совсем скрытный! Приспособился и живешь.

Сучков даже отодвинулся от Солдаткина, настолько он ему был противен.

— Не боишься за эти слова ответить? — тихо спросил Солдаткин, и цвет лица у него стал свекольным.

— Вот, вот, — как-то обрадованно подхватил Сучков. — У таких-то, как ты, всю жизнь души гниют. Воняете, а выдаете себя за цветочки.

— Чего ты ко мне привязался? — занервничал Солдаткин. — Я тебя трогал?

— Нет, Кузя, не трогал. — Сучков задумчиво покачал головой. — Не трогал. — Стукнул кулаком по коленке, будто подвел итог. — Ни тогда, ни сейчас, потому что боялся. Да, боялся! — утвердился Сучков окончательно. — я ноль не один, а ты всю жизнь как волк в степи; пакостил да зубами клацал. Не съел — вот он я! — обрадовался он своему внезапному открытию.

— Все равно сдохнешь! — глухо, с дрожью в голосе пробасил Солдаткин.

— Умру, Кузя, умру-у, — поправил его Сучков. — Это опять же волки сдыхают. — И он рассмеялся — весело что-то опять ему стало.

Солдаткин согнулся, сцепил руки между коленями. На его шее тугим бугром выпирал жир. Сучков поднялся, чтоб уходить, и ему почему-то захотелось похлопать Солдаткина по жирной шее. И он опять засмеялся уже над своим нелепым желанием.

— Пойду я, Кузя, отдыхать. Притомился. — Сучков потянулся, разминаясь. — А ты сиди. Тебе и завтра тут сидеть. До-олго еще сидеть. Да. Вот жизнь — заключил он неопределенно и зашагал к подъезду.

— Гад! — сдавленно бросил Солдаткин ему вслед, но Сучков уже его не слышал.

Закатилось солнце. Электричка мчалась на закат.

— Папа, почему сопки маленькие?

— Это не сопки, а стога. Траву скосили и сложили в стога.

Сан Саныч задумчиво смотрит в окно и говорит:

— Неправильная Сибирь: сопок нету. — Он иной не представлял землю, как в окрестностях города, где он родился, где только сопки, лес и крутые скалы у моря.

— А куда дели сопки? Их экскаватором срыли?

— Да нет, их здесь не было. Дно морское тут было. Давно-давно.

Сан Саныч больше ни о чем не спрашивал. Он не ожидал, что Сибирь такая. Солнце уже закатилось.

Степь стала зеленовато-синяя, с пугающими сумерками в далекой дали и что-то напоминала Сан Санычу, а что — он никак не мог вспомнить. «Вот что! — радостно вспомнилось вдруг. — Море!» Как-то они ночевали с отцом на берегу моря, и оно вечером было таким же тихим, зеленовато-синим на горизонте.

В приоткрытое окно врывался прохладный ветерок, терпко-пахучий, слегка горьковатый, и хорошо было мчаться, будто не по твердой земле, а по воде. Где-то далеко-далеко бледно засветились огоньки и разом исчезли. Все это было похоже на сон или сказку. Только сказки он слушал в детском саду от воспитательницы, а здесь участвует в сказке сам. И куда еще умчит его электричка, что он увидит еще, и что с ним будет. Где-то в этой сказке живут дедушка с бабушкой, и у Сан Саныча появилось восторженное предчувствие чуда.

Впереди загорелось много огней. Электричка пробасила и пошла тише.

— Наша станция, — сказал отец, — мы почти дома.

И Сан Саныч удивился: эту далекую, непонятную местность отец называет домом. Он вспомнил свою квартиру на третьем этаже, игрушки в углу, мать, одну, и, наверное, плачущую по нем.