Исаак Гольдберг - День разгорается

Ни Огородников, ни семинарист не понимали и не догадывались, что сидели они под обстрелом десятка глаз, что через неплотно прикрытые двери их разглядывали филеры, сыщики, что так всегда водилось в охранном.

Когда все, кому следовало присмотреться к ним, хорошенько разглядели их, Самсонова и Огородникова, наконец, вывели из охранного и отправили в тюрьму...

Как и в октябре, пришли жандармы и за Скудельским. Заметив Веру, они пошептались между собой и потребовали, чтоб она тоже одевалась.

— А разве на нее ордер тоже имеется? — встревоженно вмешался Вячеслав Францевич.

Ордера на арест Веры не было, но жандармы стояли на своем. Вера, вздрагивая от волнения, оделась и вышла из квартиры вместе с отцом.

— Не волнуйся, Вера! — успокоил ее Вячеслав Францевич. — Это недоразумение. Выяснится, и ты вернешься домой!

Действительно, когда в охранном Веру оглядели и когда Скудельский потребовал, чтобы его провели к самому начальнику охранного, Гайдук сбегал, что-то доложил ротмистру, и Вере разрешили вернуться домой.

Набирали арестованных по городу десятками. Вели в охранное, потом в тюрьму. Арестованные шли не так, как в октябре, когда все казалось простым и легким, когда никто не верил, что сидеть придется долго, когда и сами жандармы не придавали серьезного значения арестам. Теперь шли без шуток, молчаливо, тоскливо поглядывая по сторонам, вслушиваясь с тревожным чувством в ночную, морозную тишину. Теперь каждый нес в себе тревогу за будущее, за завтрашний день. Вели группами, по несколько человек вместе. Немного позже других провели большую группу. Этих жандармы забрали за встречей нового года. Веселая компания, только что шумно приветствовавшая «новый год», была захвачена врасплох. Жандармский офицер, явившийся арестовать их, насмешливо оглядел пораженных удивлением людей и ехидно и с издевкой заявил:

— Ну-с, новый год, я вижу, вы уже встретили! Теперь будьте добры пройти по одному в соседнюю комнату!

В соседней комнате всех тщательно обыскали, сложили на столе записные книжки, письма, перочинные ножи, всякую мелочь. Обыскав, вывели на улицу, где молчаливыми тенями стояли, опершись о оружья, конвойные.

Тюрьма наполнялась. Ворота скрипели в ржавых петлях, позвякивали ключи, глухо отдавались в ночной тишине шаги по тюремному двору. Надзиратели и помощники смотрителя ходили озабоченные, подтянутые, злые: они знали, что наступает для них трудная, беспокойная пора. И они были озлоблены на то, что им помешали по-настоящему, по-хорошему встретить новый год.

Утром по городу пронеслась весть: Келлер-Загорянский своим судам приговорил к смертной казни четырех арестованных.

Никто сначала не знал точно имен приговоренных. Но к полудню было официально опубликовано, что военно-полевой суд, на основании таких-то и таких-то статей и руководствуясь высочайшими полномочиями, данными командиру особого отряда графу Келлеру-Загорянскому, рассмотрел дело государственных преступников Осьмушина, Гольдшмидта, Болотова и Нестерова, признал их виновными в покушении на насильственное, с оружием в руках, ниспровержение существующего государственного строя и приговорил всех четверых к смертной казни через повешение.

Болотова и Гольдшмидта в городе никто не знал. Взятые где-то на пути, не то железнодорожники, не то телеграфисты, не то просто жители пристанционных поселков, указанных Келлеру-Загорянскому жандармами, они здесь никому не были известны. Но Осьмушина, и особенно Нестерова, в организации знали. И то, что незаметный, безобидный и только недавно связавшийся с партией Осьмушин был приговорен военно-полевым судом к смертной казни, потрясло многих. Нелепость и бессмысленность этого приговора были потрясающи. Почувствовалось, что каратели жесточеют с каждым днем, что надвигается волна темной и свирепой реакции...

Суд происходил в поезде. Председательствовал полковник, ближайший помощник Келлера-Загорянского. Тучный, с маленькими сонными, но злыми глазами, он сидел за столом, тяжело опираясь волосатыми руками на тоненькую папку с бумагами. Рыжеватые усы его топорщились, и он время от времени тщательно, но безуспешно закручивал их.

Всех четверых привели в вагон, где заседал суд, одновременно. Их подняли с постели почти на рассвете. Мутная мгла лежала над станцией, над поездом. Истоптанный снег белел мертвой белизною. Где-то за пухлыми облаками скрывалась луна. Было холодно. Недоумевая и тревожно переглядываясь, все четверо шли по перрону, окруженные конвоем. Шли и ничего не подозревали. Знали и чувствовали только, что впереди ждет какая-то неприятность.