Григорий Кобяков - Кони пьют из Керулена

— Ну, вот, — сказала шепотом, — сейчас раздвинутся стены юрты и я уйду из этой жизни…

Закрыв глаза, глубоко и протяжно вздохнула. Сильная дрожь пробежала по ее маленькому синему телу, и она затихла. А потом умер старший сын Дамба. Об этом отчаянным воплем из рядом стоящей юрты известила жена Дамбы — Долгор.

Только теперь понял старый Чултэм, что к ним в айл пришла та самая «черная смерть», о которой шла в народе молва. Значит, не помогут никакие настойки трав, никто не поможет, никто не спасет.

Чултэм позвал в юрту Тэрбиша — восемнадцатилетнего сына, последнего из троих сыновей, оставшихся пока в живых, велел ему седлать коня и скорее скакать к людям, чтобы предупредить их о беде, случившейся на Черной речке. Заботясь о людях, старый Чултэм наказал сыну: как бы худо ни было, но с коня не слезать, в юрты к людям не заходить, разговаривать издалека и так, «чтобы ветер в рот бил».

Когда Тэрбиш ускакал, Чултэм, превозмогая боль, — и его, старого, не обошла болезнь — скатал в рулончик кошму, которая служила ему постелью, заполнил большой медный чайник зеленым чаем, взял кусочек вяленого мяса и несколько черствых творожных лепешек и побрел в степь — умирать. Туда его позвала сама косая, приходившая в юрту, когда старый после нескольких бессонных ночей забылся в коротком сне.

Тэрбиш выполнил волю отца: через Дамдинсурэна он передал людям страшное известие. Возвращаясь на Черную речку, Тэрбиш совсем занемог. Последние километры он ехал, уронив голову на шею коня, и никак не мог понять, почему солнце, небо и степь стали одного цвета— черного.

У отцовской юрты Тэрбиш тяжело сполз с коня. Окликнул старика, но тот не отозвался. «Наверное, ушел овец пасти». Добрел до юрты старшего брать, открыл дверь и, чтобы не упасть, руками ухватился за дверные косяки. Долгор, жена брата, лежала на войлочной постели, а малютка-дочь теребила ее мертвую грудь…

С лежанки стрельнули испуганные, как у пойманного зверька, глазенки четырехлетнего Очирбата — сына Дамбы и Долгор.

— Вот ты где… А я ищу тебя целый день, — сказал Тэрбиш и не то закашлялся, не то захохотал…

Отряд приехал на Черную речку после полудня. Впрочем, никакой речки тут не было. Было лишь старое давным-давно высохшее русло, по которому в дождливую погоду, во время ливней, бежал веселый ручеек. Однако название за местностью закрепилось — Черная речка. Ручеек тек и сегодня: дождливая ночь напоила землю влагой.

Машины остановились вдалеке — на возвышенности, с наветренной стороны. Тяжелое зрелище предстало перед глазами приехавших: над юртами не вился живой дымок, открытыми дверьми играл ветер. Бродили две осиротевшие собаки. Кружилось и каркало воронье.

Лидия Сергеевна распорядилась выставить со всех сторон посты — кордоны и начать разбивку лагеря, указав места для медицинской палатки и для жилых палаток. Установила границу запретной зоны, через которую никто не имел права переступить. Медицинскую палатку — в нее перенесли оплетенные бутылки с сулемой, лизолом и карболовой кислотой, канистры с бензином. Лекарственные препараты и приборы поставили у самой границы.

Пока шли работы по устройству лагеря, Лидия Сергеевна со своим помощником Иваном Николаевичем, облачившись в специальные костюмы, двинулись к юртам. Они побывали сначала в одной, затем в другой юрте, потом долго бродили по степи, словно что-то искали. Они действительно искали и вскоре нашли труп старого Чултэма.

Лидия Сергеевна снова пошла в юрты, а Иван Николаевич вернулся в лагерь. Он отдал распоряжение санитарам готовиться к дезинфекционным работам на участке. Старый Чултэм оказался прав в своем диагнозе: в его семью пришла «черная смерть» — чума. И в несколько дней выкосила всех. От большой семьи не осталось никого.

Никого? Но, говорили, был еще мальчишка. Лидия Сергеевна пошла поискать, где же он? Если убежал в степь, если добрался до чьей-то юрты, то кто ни обласкает, ни накормит, ни приютит мальчонку станет жертвой и разносчиком черной смерти? Страшно, — если смерть пойдет гулять по степи.

Лидия Сергеевна зашла в одну юрту, затем в другую. Нет мальчишки. И вдруг услышала — или показалось ей? — не то сдавленный стон, не то вздох. Вернулась в юрту и увидела: плотно прижавшись к трупу молодого человека, мальчик крепко спал.

— Болен или не болен?

Разбудила мальчишку и, ухватив его за ручонку, поволокла из юрты. Испуганный ребенок упирался, кричал.

В лагере растерянность: «Мальчишка живой!» Растеряна какое-то время и Лидия Сергеевна. Она стоит у юрты и не знает, что дальше делать с этим орущим благим матом маленьким существом? Вести его в лагерь — значит совершить преступление перед товарищами, перед медициной. Живого оставить среди мертвых — значит совершить двойное преступление и перед своей совестью, и перед людьми.