Алексей Кожевников - Микитка шалавый

Знает Микитка подпасок, что горе на свете есть. Лежит оно в сумке у злого черного монаха и c ним где–то по свету шатается…

По городам, по большим дорогам, по селам, по домам и людям. Говорил Микитке про горе дедушка Андрюша. Отца–матери у Микитки нет (бывают сироты и он сирота), а есть у него медный рожок и лыковые новые лапти за спиной.

По утрам, когда поля лежат в тумане, выходит Микитка на улицу, садится на прясло, поднимает свой медный рожок и начинает дудить. Дудит он, а ему откликаются влажные поля, откликается лес, из–за реки слышится отклик, и радостно Микитке, думает он, что будит своим рожком весь мир.

Выходят на Микиткин рожок коровы с мыком, овцы, свиньи, выбегают из дворов прыгуны–козлята, а потом выходит и сам дедушка Андрюша с кнутом.

Дедушка Андрюша набольший над Микиткой — пастух в починке Кугунур — Большое поле. Кругом починка действительно большие поля, верст на восемь. Кугунур заплаткой сел, своя плешь у починка небольшая.

Собирает Андрюша скот по улице и угоняет в поля, а Микитка все дудит и дудит. Немного поздней забирает он скот у заспавшихся хозяек и с ним уходит к главному табуну.

Знает Микитка, что горе на свете есть, а не видал его, не заходило оно в починок Кугунур. Бывало, слыхал Микитка как говаривали люда:

— Корова в овраге теленочка родила, задохнулся, не доглядел ты, дедушка, горе–то какое!..

— Кобыла ногу зашибла, пахать бы, люди пол поля обернули, а у нас? Горемычные мы…

— У людей праздник, а у тебя, Микитка. работа, вставай, дуди, паси, сиротинка ты горькая.

Но не верил парень, что это и есть горе.

— Горе к нам не заходило, нечего попусту жалобиться, обходит оно нас, чуждается! — скажет на людские слова дед Андрюша и отвернется.

— Не горюй! Кому соха, кому скот пасти, у кого праздник, у кого рожок, так што ль, Микитка? — Похлопает подпаска по спине.

— Так, дедушка! — Ответит Микитка и смолит себе подошвы у новых лаптей, чтобы крепче были, не поддавались жесткому жнивью и скошенной траве. Скот разбрелся, ищет непрокосы, в лесу кукует последним кукованьем кукушка.

Слушает подпасок звонкое кукованье и не горько ему, напротив, радостно щемит в сердце.

По одно лето лежал Микитка на берегу реки и слушал кукушку и казалось подпаску, что кукует она совсем по–иному, грустно, будто плачет и надрывается над кем–то. Подсел к Микитке дедушка Андрюша и сказал:

— Горе, Микитушка, пришло, теперь пришло, не в сумке монах принес (это я тебе для понятности говорил), с засухой, с бездождьем пожаловало, с ветром налетело. Горе починку, горе скотине, дедушке Андрюше и Микитке подпаску! — Верно — теперь горе?!

— Не знаю, дедушка, — ответил подпасок.

— Пришло. Микитка… побеги–ка, овечки далеко забрели. Измучился ты, ничего, ничего. Э-эх!

Андрюша поднял старые, выветренные многолетним пастушеством глаза и вздохнул: — Поля. Травки скотинушке надо, а травки–то нету. Пыль… песок… межи золой рассыпались.

Побрел дед обходом грудить стадо.

Большие поля лежали, как пыльные разливы. Над ним коршуном летал жаркий ветер, вцеплялся в межи и выбивал последнюю траву. Ветер вгладывался в песчаный берег речушки, перемалывал его в желтую муку и засыпал последние водопои.

Андрюша остановился над речушкой и, покачав головой, проговорил:

— Высохла. Нет протоку, не доит небесная коровка.

Речушка стояла болотом. Скот измесил иловатое дно и замутил воду, никак не отстоится и не очистится.

Дед обходил стадо и рассуждал:

— Разбрелась, не табунится скотина. У коей ноги крепки, держится, ищет, чего–то находит, а коя ослабла…

Старик заметил буренку, которая лежала и не могла подняться. Он погнал ее кнутом и уговором:

— Ну, вставай, вставай, нельзя ложиться, земля притянет, не поднимешься. Вдругораз сегодня легла, сказать надо, чтобы дома тебя оставили, резали чтобы, издохнешь.

Корова слушала пастуха и мычала, потом поднялась и, шатаясь, пошла разыскивать траву среди пыльных и душных просторов.

Дед завидел бегущего подпаска и подумал:

«Эх, не случилось ли чего? бежит больно. Замотался парень, лапотки надо ему сделать».

За плечами у Микитки не было запасных лаптей. Бродит голодный скот, ищет траву, не дает присесть, и некогда Андрюше сплети для подпаска новые лапти.

— Дедушка, овечку унесли Падчаринские! — Крикнул подбежавший Микитка,