Алексей Кожевников: Бежать

Мамка умирала от голоду. Яшка и Максимка сидели на лавке и жевали пустыми помертвелыми губами.

— Яш…Я-ша…

Позвала мать тихо, — больше по губам понял Яшка.

Он подошел к ней и к губам склонил ухо. Она шебуршала, как осенними листьями:

— Мак-сим-ку…

Яшка помог спуститься Максимке на пол.

Максимка сам дополз до матери. Он десять лет уже ходил, но неделю тому назад занемог от голода и опять начал ползать. Яшка подсадил его к матери на кровать, а сам сел рядом на краешек.

— У… ми…

Долго мычала мать, ее губы не могли разжаться.

— р-аю…

И оба поняли, что мать умирает.

— Би-те … би-те! — шептала мать.

Ребята не понимали.

Мать закорчилась, вытянула руку — голую кость и махнула ей.

— Бите!

И умерла. Сухие губы перестали шебуршать.

«Бежать мама велела, бежать!» — понял Яшка

Он ходил в совет, просил схоронить мать, но председатель уже много дней не вставал с кровати и отказался.

«Бежать велела!»

Думал Яшка и сидел, не смея взглянуть на труп матери.

Глаза у нее повернулись белками, дух по избе пошел, а губы велели бежать— и не разжались. Напоминают.

Ночь. Нет огня, давно нет керосину и спичек.

Луна глянула в окно и осветила мать.

— Беги! Беги!

Кричит она и машет руками.

«Бежать!»

И Яшка за дверь, на двор, на улицу. Максимка за ним, но не смог и остался у порога.

А мать вдогонку кричит:

— Беги! Беги-и!

На станции товарный поезд. Двери наглухо заперты. Бросился Яшка на площадку— всего одна она была у заднего вагона — там кондуктор с фонарем осветил Яшку и не пустил.

Стучал Яшка в дверь — в одну, в другую…

Глухо, — не открыли. Кинулся он к поезду, нырнул между колес под тендер.

Ногами и руками зацепился за железные прутья-переводы и на них повис.

Он закрыл глаза и замер.

Заходили шатуны, ветер помчался бурей… И впереди Яшки запылал горн. Паровоз отдувался и в панике убегал от голода, засевшего в Уфимских степях.

— Бе-жи-и!.. Бе-жи-и!.. — завывал он.

— Бежим! Бежим! — шептал Яшка и прижимался к железным прутьям.