Алексей Кожевников: Микитка шалавый

— Отбей… трусишь? Ну отбей!

— Я завтра раньше тебя приду и займу.

— А я тебя выгоню, пером вылетишь — голова опустилась на сухой навоз.

— Захватил!

— И не дам никому, ты вот не сумеешь, у тебя всяк отнимет.

— Бессовестный! — упрекнул Микитка.

— Помалкивай! Мое, мое… Будишь, дам вот по шее! Нищенка, знаю я тебя, просить тебе пристало, пойди место попроси, — голова поднялась снова, — Чего караулишь: ждешь, чтоб ребра посчитал? Получишь.

— Мое ведь занял. — Микитка заплакал.

— Ах, ты плакса. Тянет одно, пошел!

Захватчик двинул Микитку в спину и ударил по шее.

— Получи на дорогу. Чье место? Твое? Поди вон их из домов выгонь. Сумеешь, твое будет. Да где тебе! Не забудь новое место с собой захватить, не то отнимут!

Микитка ушел с площади и прилег на крылечке, которое выходило на улицу. Проснулся он от толчка ногой, над ним стоял человек и говорил:

— Нельзя здесь спать, иди, ну–ну!..

— Куда? Некуда! — вырвалось у Микитки.

— Я не знаю куда, а здесь нельзя, мешаешь, видишь дом, живут и ход.

Пошел Микитка искать место, где не живут. «Ничье чтобы… В чужое чтобы не попасть» — думал он.

Злил его больше всего тот, что занял место за навозной кучей на площади.

«Разлегся, присвоил, поди отбей. Хозяин у дома, нельзя, а тот нахрапом взял».

Заснул Микитка под мостом, в сухой каменной трубе, проложенной для стока воды. В ней было удобно и пусто.

«Ничье, мое будет» — засыпая, радовался Микитка.

Под утро, когда занималась заря и в трубе посветлело, пришел мужчина.

— Подвинься, малец! — попросил он.

— Мое это место! — сказал Микитка.

— Ха–ха, твое… ничье! — человек расхохотался.

— Ну, ничье, а я занял…

— Вот и подвинься. Казенное, дорожное, вместе погонят, Ничье — вот и делись.

— И отсюда погонят? — спросил испуганно парень.

— Увидит милиционер, не оставит.

— Где же можно, ничье чтобы, и погнать было нельзя?

— Такого, пожалуй, не найдешь, а если и есть, так мало, редко. Свое иметь надо, без своего плохо! — человек лег рядом с Микиткой.

«Надо свое, и хлеб свой и место свое». Горько думал Микитка. А тот, который занял навозную кучу, злил.

Микитка нашел дом, где записывали на кормежку, тот, в котором его бросил председатель. У закрытой двери стояла очередь голодающих ребят. Микитка встал в очередь. На стене над ним картина — Ребятам барыня кашу раздает. Голодающие ребята, а барыня на учительницу похожа. Видел ее Микитка, она по полю мимо табуна проходила и остановилась, послушала медный голосистый рожок. На картине было что–то написано. Силился понять Микитка, но не мог.

«Кормите все, я вот кормлю», — подумал он, — «А может и нет».

— Прочитать думаешь? По–американски написано, по–заграничному: Арой зовется, ребят голодающих рисовой кашей кормят, — сказал один из оборванцев.

Заглянул Микитка в лицо говорившему и спросил:

— Будто видел где? — Показалось ему лицо знакомым.

— Узнаешь? А я тебя сразу узнал. Шалавый ты.

— Нет, Микитка Неподпасок!

— По–моему шалавый, тихоня, вчера я тебя прозвал так. квартиру свою ты не мог отбить.

Обида подкатила у Микитки.

— Бессовестный ты! — крикнул он.

— Не шалавый, а ты шалавый, и везде тебя погонят, обижать будут, зубов у тебя нету. Зачем сюда?

— На кормежку записаться.

— Кусочки поперек горла стали. Где ночевал?

— Не скажу.

— Боишься? Говори, я не выгоню, на старой твоей квартире удобно. Съедят вот тебя, поймают ночью и сожрут.

— Тебя не съедят?

— Я убегу, отобьюсь, а ты тихоня.

— Ты кто?

— Иван Григорьевич Чаваев.

— В приют берут? Меня в приют общество назначило, — спросил Микитка.

— В приютах набито, то и гляди разорвутся приюты от ребят. На Ару зачислят, кормежку раз в день получай и… будь доволен!

Микитку, хоть общество и назначило, в приют не приняли, а зачислили на Ару.

Рисовую кашу и белые булки раздавала женщина, как на картине.

Чаваев ухитрился получить две булки и две порции каши. Глядя на него, Микитка пошел за второй порцией.

— Нельзя, нельзя, животик лопнет, другим надо, — отказала ему женщина и погладила по голове.

— Лучше бы каши прибавила, нечего посуху жалеть, — проворчал Микитка.

— А в Москве Ары дают сколь хочешь, — сказал один.

— Ты был там?

— Сказывают.

— Мало ли чего сказывают. Я вот и здесь досыта ем, — похвалился Чаваев, — а шалавым, в роде него, везде плохо, — и кивнул на Микитку.

Микитка поверил, что в Москве кормят досыта, забился в теплушку с прочими голодающими и поехал в Москву, чтобы досыта есть Ару.