Алексей Кожевников: Микитка шалавый

Микитка был неграмотный, а догадался о чем написано:

«Помогите, накормите!» — беспременно это.

Тихонько вышел он на площадь. Там собака грызла кость. Она заворчала на Мпкитку, когда он проходил мимо. Горячей улицей городка шел Микитка и к прохожим тянул руку, как в починках. Не давали, проходили мимо. Но здесь ничего не говорили и было легче, может и тяжелей было.

«Не обижают, словом не колют, молчат! Нечего сказать… чужой я. Чужой!» — думал Микитка и тянул руку в окна нижних этажей.

— Корочку, кусочек, — шептали сухие полумертвые губы.

В одном доме захлопнулось окно, и задернулась занавеска, в другом окне дали очищенную от мяса кость. Грыз ее Неподпасок и повернулся лицом к забору, чтобы не заметили и не отняли голодные, как и он, дети.

Привлекли Микитку паровозные выкрики. Слыхал он про машину от дедушки Андрюгаи, который с турками воевал и на машине ездил. Вышел Микитка на станцию, там было много попрошаек. Дети, как на том плакате, с большими головами, просили у вагонов и на пристанционном базаре. Другие пением зарабатывали хлеб.

Микитка не умел петь.

«Рожок бы мне, сыграл бы уж я на нем, потешил!» Подумал он, но рожка не было, и он начал просить. А когда базар разошелся, подбирал с земли вместе с другими детьми брошенные гнилые помидоры, потерянные картофелины и раздавленные огурцы, очищал с них пыль, сор и ел. Ночь проспал Микитка на площади за кучей сухого навоза. Много раз за ночь отбивали часы, и колокол, казалось Микитке, кричал в жаркую ночь спаленным полям;

— Идем!.. Идем! Идем…

И Микитка пошел за колоколом. Идет он дорогой меж хлебов. По деревням крыши заново покрыты. Приходит в починки, дает ему дедушка Андрюша медный рожок и говорит:

— Ты подпасок, а я пастух, вырастешь, надел земли дадут, своя полоса тебе колосом поклонится, и своя избушка улыбнется. Белобревенная закрасуется она на солнце, как суслон свежих аржаных снопов, как Белянка председателева круторогая с веселыми глазами.

Солнце нового дня накалило Микиткину голову, и он проснулся.

«Пойду в починки, рожок попрошу, не дам падчаринцам ни одной овечки. Надел дадут, и будет свой хлеб! — решил он.

По каменным, горячим, не остывшим за весну и лето, улицам торопился Микитка.

— В починок, дяденька, где дорога? В починок Кугунур? — спросил он у прохожего.

— Кугунур, Кугунур? Не знаю, — ответил прохожий.

Не знал никто дорогу в Кугунур; знали, как пройти в село Куршаково, там и Кугунур в 10 верстах, да никто, и сам Микитка, не знал про это соседство. Не узнал он дорогу, не ушел в Кугунур — Большое поле.

Чаще проходили мимо протянутой Микиткиной руки, чаще и злее закрывали окна перед ней.

На базаре у станции однажды взял Микитка кусочек хлеба у торговки и тихонько пошел, он не мог бежать. Догнала торговка, а Микитка присел у ее ног и ел, давился, но ел.

— Воришка, волчонок, съел уж?! — крикнула торговка.

Он поспешил забить кусок без остатка в рот.

— Вот тебе, получай! Миллион стоит, — кулаком стукнула торговка Микитку по голове.

— Щенок бездомный, расплодили вас, а хлеба не приготовили, грабить пустили, чирей бы им на живот, чтобы не родили!..

Не понял Микитка обиду в словах, только больно было, как, в спину коленкой сунула торговка и сапогом двинула в ноги. Застучали Микиткины костоватые коленки.

«Съел хлеб… побили, чужой, нельзя!» — соображал парень, и черным камнем, булыжником, который приготовили бросить в тебя, представился ему чужой хлеб.

Отлежался Микитка. встал и пошел собирать гнилые помидоры, сердечки съеденных яблок, выглоданные арбузные корки. Жевал он слабым обессилевшим ртом, улыбался и тихонько говорил:

— Ничьи, ничьи…

Спать Микитка пришел туда же на площадь за кучу сухого навоза, но место было занято. Постоял Микитка над спящим человеком. Темная куча, не отличишь от навозу, только две голых пятки блестели парой медных пятаков; месяц на них остановился.

— Кто здесь? Спишь? Мое место занял. Вставай, мое оно! — сказал Микитка. Поднялась голова, два других пятака заблестели — глаза, и зубы белым забором, как у лошадиного черепа,

«Такой на огороде у починского Кузьмы Кураки повешен, ворон пугать и куриц» — вспомнил Микитка.

— Твое, а по–моему мое! — ответила голова.

— Я много ночей здесь спал.

— А что с собой места не взял? Твое бы было.

— Куда его, это не сумка.

— Вот и получается, место не твое. Вчера твое, сегодня мое. Своим считаешь — возьми!

— Уходи ты!