Александр Розен - Почти вся жизнь

— Я бы выбрал для себя Полярную, — сказал Сережа.

— А я бы Капеллу…

— Чур, моя звезда Арктур!

И только сосед Сережи, флегматично надкусив яблоко, сказал:

— Звезды разделяются по степени яркости. Нет никаких счастливых или несчастливых звезд. Верно я говорю, Григорий Макарович?

Но Григорий Макарович на этот раз промолчал.

Бывают дни, когда по-особенному слитно чувствуешь себя с людьми. Такое чувство охватывает тебя Первого мая и Седьмого ноября, когда ранним утром ты идешь на Дворцовую площадь, и сталь на клинках кажется нежной и розовой, и трибуны — рукоплещут тебе, и вместе с тобой шагает Красная площадь в Москве, и площадь Мира в Волгограде, и площадь Ленина в Минске, и другие Красные, Ленинские и Октябрьские площади и улицы…

Но есть один день в году, который отмечает каждый советский человек без торжественных тостов, без звонкой меди, отмечает негромко, одним только своим неспокойным сердцем. Из года в год 21 июня я ложусь спать очень рано и ставлю будильник на четыре часа утра. Но просыпаюсь я раньше, и в три я уже на улице. Светло. Самая короткая ночь в году, самый длинный день.

Иду по городу и молча называю имена погибших товарищей.

Иду мимо знакомых окон, иду, трогая стены домов, гранитный парапет набережной, безумно радуясь, что этот город уцелел, что мы его отстояли.

Только один раз за все эти годы я встретил 22 июня далеко от Ленинграда.

Литва. Бывший пограничный городок Кибарты. Бывшая пограничная станция Вербалис. В дореволюционные времена — Вержболово. У многих русских писателей есть строчки добрые, трогательные, посвященные этим местам. Ведь Эйдкунен — конец Германии, Вержболово — начало России.

Эйдкунена давно уже нет, есть село Чернышевское Калининградской области. Нет, разумеется, и границы между селом Чернышевским и городком Кибарты. Просто две автобусные остановки. Километра два, два с половиной, не больше. Обыкновенное шоссе, вдоль него уютные одноэтажные и двухэтажные домики, сельпо, кафе, булочная, магазинчики, ручеек какой-то…

«На этом месте отряд пограничников 22 июня 1941 года до последней капли крови защищал Государственную границу СССР от напавших немецко-фашистских захватчиков».

Живые цветы у подножия скромного памятника. Тишина. Ночь. Самая короткая ночь…

Это началось здесь. Бойцы Кибартской комендатуры и несколько подразделений стрелковой дивизии были первыми защитниками Ленинграда. Я не оговорился. Именно отсюда группы фашистских армий «Север» и «Центр» нанесли первый удар в направлении Даугавпилс — Остров — Ленинград с задачей овладеть Ленинградом. На картах вермахта от этих мест стрелка — «Нах Петерсбург».

Пограничники держались почти трое суток. В Кибартах хозяйничали немцы, но к зданию комендатуры им было не подойти. Артиллерийским огнем немцы разрушили здание, пограничники продолжали отстреливаться из подвалов. Тогда в подвалы были брошены газовые шашки…

Там, в Кибартах, я встретился с замечательным человеком, разведчиком Николаем Алексеевичем Тихомировым. Он был ранен в этих местах 22 июня, но избежал плена. Его успели вывезти, он провоевал всю войну и дошел до Эльбы.

А жена его вместе с другими женами наших офицеров (немцы называли их «катюшами») пасла скот в Кибартах и жила в одном хлеву со свиньями. И там, в хлеву, родился сын Николая Алексеевича, названный в честь отца Николаем. Он уже давно Николай Николаевич.

В Кибартах я познакомился и с акушеркой Марией Расикевичиене, которая пришла в хлев, на рогожке приняла сына советского офицера и была наказана немецким командованием «за помощь врагу».

И всю ночь с 21 по 22 июня мы ходили со старшим лейтенантом запаса Тихомировым из Кибартов в село Чернышевское и обратно, и снова из Кибартов в село Чернышевское и без конца курили и рассказывали друг другу о войне.

Война затронула каждого из нас. Само собой разумеется, что те, кому сейчас двадцать пять, воевать не могли. Но Коля Тихомиров, тот самый Коля Тихомиров, который родился в кибартском хлеву осенью сорок первого и которого уже давно величают Николаем Николаевичем, тоже испытал войну.

В сорок третьем, в Ленинграде, я познакомился с семилетней девочкой, Ларисой Федоренко, и до сих пор не могу забыть выражение ужаса в ее больших и чистых глазах.

Сорок третий считается у блокадников не таким тяжким, как годы сорок первый и сорок второй. В сорок третьем не было голода, в сорок третьем в Ленинград уже вернулся Большой Драматический и невозможно было достать билеты на пьесу Малюгина «Дорога в Нью-Йорк», на Невском открылся Сад отдыха, в котором уже многие поколения ленинградцев назначают свиданья, создавались концертные бригады: Вера Арманд, Настя Шрамкова…