Александр Розен - Почти вся жизнь

— Тебе нравится, Ванечка? — спрашивала жена счастливым голосом. — У нас все были очень довольны. Это тихвинская лапша.

— Здесь болит, — сказал Иван Николаевич, показав на желудок.

— Ничего, Ванечка, — говорила жена, убирая посуду. — Это желудок. Хочешь, я налью кипятку в бутылку?

Иван Николаевич взял горячую бутылку, положил ее на живот. Боль не проходила. Омерзительная тошнота подступала к горлу.

— Мне худо, — сказал Иван Николаевич.

— Что же мне с тобой делать? — сказала жена. — Ну, подожди, я принесу еще воды и согрею ее на углях.

Когда жена вернулась в комнату, Иван Николаевич был уже без сознания. Она поставила ему холодный компресс на лоб и в испуге побежала советоваться к соседке.

К счастью для Ивана Николаевича, следующий день был воскресным. Жена была весь день дома. Она не догадывалась о причинах болезни и решила, что на здоровье Ивана Николаевича повлияло плохое питание.

— Но только не лапша. Лапша была мирного времени.

Прошли сутки, утихла боль, спазмы и тошнота прекратились и в понедельник, когда жена уходила на службу, Иван Николаевич ясно ответил жене:

— Не болит… живот… не болит…

Как и раньше, Иван Николаевич продолжал лежать на своей постели, накрывшись несколькими одеялами. Но за эти сутки он очень изменился. Раньше он лежал и решительно ни о чем не думал, сейчас мысли раскалывали голову.

Думал он и о горбуне-спекулянте, и о загубленных часах, и о еде, не принесшей радости, и тогда ему вдруг начинало казаться, что в дверь стучат, и он думал, что, быть может, это снова пришел горбун. Когда же он убеждался, что никто не стучит, он все равно думал: открыл ли бы он дверь горбуну, а если бы открыл, то какая у них была бы встреча и стоило ли снова меняться? Он думал о том, сказал ли бы он о новой встрече жене и что стоило бы отдать в обмен, и о том, отдал ли бы он жене половину продуктов или меньше. Думал Иван Николаевич и о товарище Счастливченко, который советовал ему беречь энергию, и Иван Николаевич старался лежать не шевелясь. Думал он и о женщине-враче и, прислушиваясь к своему сердцу, по-прежнему удивлялся, что именно сердце его не беспокоит.

Как-то он взглянул на себя в зеркало, которое жена забыла на тумбочке около кровати. В другой раз он, быть может, и ужаснулся бы, увидев себя таким небритым, грязным и сморщенным, но сейчас он только подумал, что это не он, что это не его, а чужое лицо, и грязь чужая, и морщины чужие.

Тогда он подумал, что он, Иван Николаевич, давно уже умер, а на его месте появился другой человек.

— Что ты будешь есть? — спросила жена, вешая пальто на гвоздик. — Суп, а кашу на завтра? Или кашу, а суп на завтра?

— Кашу и суп сейчас, — ответил за Ивана Николаевича этот другой человек.

Ночью снова не было сна и снова мысли овладели Иваном Николаевичем. Но теперь он думал о себе только в прошлом, и только в третьем лице, то есть вспоминал, каким он был до смерти.

Вот он берет деньги со сберкнижки, идет в ювелирторг, покупает часы и дарит их жене и благодарит ее за долгую и хорошую совместную жизнь. Вот он, вымытый, выбритый и свежий, идет на работу, оставляя жене записку: «Задержусь после работы на месткоме. Целую». А вот еще раньше, до свадьбы, он, стараясь поправиться своей будущей жене, приглашает ее на вечер в почтовое отделение, где ему вручают грамоту ударника.

Такой человек не мог бы одобрить сделки с горбуном. В крайности можно было обменять свои часы. Часы жены отдавать было нельзя. Нехорошо было не поделиться едой. Сам все съел, а потом заставил жену ухаживать за собой.

Не могло Ивану Николаевичу нравиться и все, что было до прихода горбуна. В столовую надо было ходить самому и самому заботиться о сохранении энергии во время блокады. Надо было встретить Новый год с женой или хотя бы отдать жене квадратик масла.

Человек, который появился на месте Ивана Николаевича, делает гадости, это было бесспорно.

Вечером пришла жена.

— Я очень устала, Ванечка, — сказала она. — У меня к тебе просьба. Помоги мне немного, наколи досок. Они совсем легонькие.

— Я болен, — ответил за Ивана Николаевича другой человек.

Впервые за все это время Иван Николаевич пожалел о своей смерти и впервые он подумал о другом человеке, появившемся на его месте: только ли на одни гадости тот способен?

— Подожди, я сейчас встану, — сказал Иван Николаевич.

Он встал, взял коптилку и, пошатываясь, пошел на кухню. Он нашел распиленные доски. На плите, поблескивая, лежал топор. Он взял его в руки. Топор показался ему очень тяжелым. Иван Николаевич никак не мог попасть им по доске, но наконец попал и расколол доску. Следующие движения были точнее. Топор стал несколько послушнее в его руках.