Александр Розен - Почти вся жизнь

— Все в порядке, — перебил Ларина водитель. — Две машины уже погружены. Одну я поведу, другую Кормилицын. Пока вы с майором препирались, мы с Кормилицыным погрузиться успели. Извините, конечно, не нарочно подслушали, однако пришлось выводы сделать. Вы здесь оставьте коня и в кабину забирайтесь. Кончится учение, мы вам лошадку в лучшем виде предоставим.

— Ну, молодец, ну, спасибо, — говорил Ларин, садясь в машину рядом со Смирновым. — А то ведь… — Он хотел сказать о диком поведении Хрусталева, но вовремя спохватился.

Смирнов медленно вел машину. Руля правой рукой, он левой открыл дверцу и, высунувшись из кабины, вглядывался в дорогу, размытую злым ноябрьским дождем. Выехав на шоссе, он захлопнул дверцу и дал скорость.

— Конечно, не прав наш майор, — сказал Смирнов, словно отвечая Ларину на его невысказанные мысли. — И вас он обидел… да и нас, водителей. Как это «трепать машину»? Да что мы, первый день воюем? «Трепать машину»!.. — повторил он обиженно и вдруг резко затормозил: впереди стояла колонна.

Ларин выскочил из машины и в слабых лучах замаскированных фар увидел знакомые лица.

— Почему стоите? — спросил он.

— «Противник» с воздуха разрушил мост, — ответил старший на первой батарее.

Ларин прошел вперед. Бойцы строили переправу. Макарьев, подобрав полы своей длинной «кавалерийской» шинели, подбежал к командиру дивизиона.

— Скоро вырвемся отсюда, а пошли бы по другой дороге, там четыре моста, и все «разбомблены». Со снарядами как?

— Привез. Там в хвосте доповская машина стоит. — Он посмотрел на часы: фосфорическая стрелка показывала второй час ночи. — Мне время на НП спешить. Чует мое сердце, что воевать ночью будем.

— Возьми моего Витязя, — посоветовал Макарьев. — По такой погоде лошадь лучше, чем машина.

Ларин был уже в седле, когда увидел выбежавшего из леса и метнувшегося к нему бойца.

— Товарищ капитан! Разрешите доложить, товарищ капитан! Связист Семушкин…

— Семушкин? А ну, подойди-ка сюда. Откуда ты взялся?

— Разрешите доложить, здесь в лесочке медсанбат.

— А, убитый на поле брани… Как же ты, Семушкин, позволил себя убить?

— Виноват, товарищ капитан. В полосу огня попал.

— А еще связист командира дивизиона!

— Не рассчитал, товарищ капитан. Страху перед противником не испытывал. Однако не убитый я, а тяжело раненный…

— В другой раз умнее будешь, — сказал Ларин и тронул лошадь.

Витязь медленно пробирался между машинами, и Ларин слышал, как Семушкин, вздохнув, сказал кому-то из бойцов:

— Дай помогу бревно дотащить.

— Нельзя, — отвечал боец. — Убит ты. Чувствуешь?

— Чувствую…

— Иди, иди, отдыхай!

На наблюдательном пункте Ларин узнал о приказе командира дивизии: в 8.00 начать фронтальную операцию на преследование и уничтожение «противника». На артиллерийскую подготовку было положено тридцать минут.

Ларин вызвал Богданова.

— Еще не вернулся из разведки, — доложил ординарец. — Все отделение увел, никого не осталось.

Ларин беспокоился: не постигла ли старшину участь Семушкина? Обращаться за данными в стрелковый полк Ларин не хотел. Это он считал для себя несолидным. «Однако придется», — подумал он, когда позвонил Макарьев и сообщил, что все орудия прибыли и снимаются с передков.

Богданов вернулся в третьем часу.

— Долго пропадаете, товарищ старшина, — недовольно заметил Ларин. — Вас в известность о сроках поставили?

— Так точно. Мне сроки известны, товарищ капитан. И поскольку времени у нас мало, постольку я решил поосновательнее разведать. В результате разведки имею важные сведения, — добавил Богданов многозначительно.

— Давай, не тяни, — сказал ему Ларин и постучал по стеклу своего хронометра. — Что «противник»?

Богданов огляделся, словно их разговор могли подслушать.

— «Противник» успел подтянуть резервы, — тихо сказал он. — Из глубины взял артиллерию. Пехоту взял, Сосредоточил кулачок солидный.

Ларин бросил карту на стол.

— Здесь? — спросил он Богданова, ткнув пальцем в квадрат, заштрихованный в зеленый летний цвет.

Богданов покачал головой и, еще раз оглянувшись, зашептал:

— По прямой метров восемьсот от нас. Правильно командующий сказал: нельзя было давать «немцам» опомниться. Их гнать надо не останавливаясь.

Богданов сказал «немцы», а не «противник», но Ларин его не поправил. Эта оговорка была не случайной. Для Богданова, как и для всех людей, втянувшихся в войну, учение, в котором они принимали участие, было делом, неразрывно связанным с победой над врагом, то есть делом их жизни.