Феоктист Березовский - Бабьи тропы

— Ух, и загуляют сегодня! По всем приметам вижу: закрутят на всю ночь!.. И купчих велели и тех двух — чиновниц… Четверо их, потому и баб четырех требуют. Иди, брат Игнат, волоки их… Уезжают они завтра, бабы-то… Слышь? Мигом велели!.. Губернатор ужо было и мундир скинул… Да архирей заартачился… Нехорошо, говорит, при дамах… Оденься, говорит, ваше сиятельство.

Обращаясь к Степану, Игнат пояснил:

— Здешний-то губернатор — граф. Потому архирей всегда величает его сиятельством.

Игнат не спешил. Прожевывая закуску и косо посматривая из-под лохматых бровей на чашку в руках послушника, которую тот опять суетливо налил водкой и так же суетливо опрокинул в рот, Игнат медленно говорил:

— Ладно… Успеют… Набесятся…

А Степан смотрел на них и с изумлением думал:

«Вот так монахи! Вот так угодники! Лопают водочку-то… чашку за чашкой!.. И ни в одном глазе… Значит, привычные».

Наконец оба монаха вышли из кельи, наказав Степану, чтобы он ел и пил — сколько пожелает и все, что душе угодно.

Но Степан долго сидел около стола, ни к чему не притрагиваясь.

Тяжкое раздумье охватило его.

Все еще не мог он примириться с мыслью, что такие люди, как архиерей и губернатор, творят такие срамные дела. И где? В монастыре! Около святых мощей!.. В голову полезли непривычные и тревожные вопросы: зачем же здесь лежит и спокойно смотрит на все святитель? И как он, Степан, явится теперь к жене? Сумеет ли растолковать ей все, что он узнал сегодня? Но приходило в голову и другое: «А может быть, наклепали монахи на архирея и губернатора? Может быть, испытывают? Может быть, тут подстроена какая-то ловушка?»

Чем дальше, тем больше лезло в голову необъяснимых и неразрешимых вопросов, от них голова у Степана кружилась, мысли путались.

Наконец он, еще раз опасливо взглянув на лик сердитого святителя, махнул рукой в его сторону, налил водки в чашку, выпил и, крякнув, озорно сказал:

— Эх!.. Хорошо, что по всей земле, вдоль и поперек, господь бог водочку приберег! А то бы пропадать нашему брату — мужику неотесанному…

И еще раз повторил:

— Аминь!

Когда сквозь щели внутренних ставней потянулись в келью серебристые нити первых солнечных лучей, вместе с ними откуда-то из глубины покоев архимандрита послышался отдаленный шум — не то глухого топота, не то глухих ударов — и гомон человеческих голосов.

Подвыпивший молодой послушник опять, уже в третий раз, куда-то убежал.

Пьяный и растрепанный Игнат сидел, склонившись над столом, и прислушивался к доносившемуся из архимандритских покоев шуму. А захмелевший Степан сидел на табуретке по другую сторону стола и все думал о том, что вокруг него происходит.

Вдруг Игнат поднялся с табуретки, уставился пьяными глазами на Степана и спросил:

— Степа… ты… чудеса видал?

Степан засмеялся:

— Нет их у вас, чудес-то… Потому и не видал я…

— А хочешь посмотреть?

— Пусть ваш угодник сотворит какое-нибудь чудо… посмотрю! — сказал Степан, взглянув на божницу.

Игнат сердито плюнул на пол.

— Тьфу!.. Дурак ты, Степа!.. От бога ждешь? А чудеса люди делают!.. Понял?.. Люди!

Монах прислушался к шуму, доносившемуся из внутренних покоев, и взял за руку Степана:

— Пойдем!

— Куда? — удивился Степан, не понимая, к чему ведет речь монах.

— Пойдем! — злобно повторил Игнат. — Покажу…

Он ухватился за рукав Степана и поволок своего друга из кельи в коридор.

Охваченный тревогой, Степан упирался:

— Постой… отец… постой…

Но пьяный силач-монах тащил его уже по коридору и приговаривал:

— Иди, брат мой… во-во Христе… иди… не бойся…

Хмельной, но перепугавшийся и растерявшийся Степан шепотом упрашивал Игната:

— Слышь, паря… Как бы чего не вышло!.. Ради истинного Христа… Не волоки ты меня… Брат!.. Пусти!..

Но Игнат не выпускал его из рук и, увлекая вперед по коридору, говорил заплетающимся языком:

— Ид-ди… Иди!.. Н-нич-чего н-не будет… Кроме нас никого тут нет… во всем дом-ме… П-пон-ни-маешь?.. Н-ни-кого…

— А бог-то?!

— Бог? — Игнат махнул рукой: — Идол дер-ревянный! Ч-чел-ло-веки сотворили… Молчит… не кус-сается… и н-не дерется… После сам увидишь… и поймешь: баклашка позолоченная!.. Иди, Степа… Иди за мной… Н-ни-чего не будет… Понимаешь?

Остановились перед запертой дверью, из-за которой уже более отчетливо доносился гомон человеческих голосов — мужских и женских — и какой-то странный топот.

Монах взялся за медную скобу, рывком открыл дверь, шагнул через порог и, не особенно широко распахнув перед Степаном тяжелые драпировки, открывшие перед ними большую и пустую комнату, негромко сказал: