Феоктист Березовский - Бабьи тропы

Городские гости вместе со старшиной уехали дальше — в переселенческие поселки. А белокудринцы разъехались по лугам — покос доканчивать. Но не успели сено в стога сметать, как стала поспевать рожь — страда началась. После того надо было пары перепахивать — землю под озими готовить. А там и молотьба подоспела. Некогда было про революцию да про свободу думать. Только к покрову и вспомнили.

В этом году ровно неделю праздновали покров. Неделю ходили пьяными ватагами мужики по деревне с красным флагом. Пели песни, кричали «ура». Парни тоже пили ханжу самогонную и раза два драки из-за девок устраивали. Только Ширяевы не очень приметно праздновали покров. Дед Степан под старость стал воздерживаться от хмельного. Демьян с женой Марьей совсем не пили, а у Павлушки этой осенью неприятность приключилась: дочка Афоня-пастуха, Параська, забеременела.

В эту осень Параська на посиделки не ходила — дома пряталась от людей.

Около Павлушки, на радость матери, увивалась Маринка Валежникова. А у Маринки старалась отбить Павлушку Дарья Ермилова.

Вечерами темными Параська ловила Павлушку на гумнах и на водопое. Плакала, приставала к нему:

— Что я буду теперь делать, Павлуша?.. Ну, скажи хоть словечко!

Павлушка отводил глаза от ее взбухшего живота и растерянно бормотал:

— Что плакать раньше время-то… Подумать надо… Слезами не поможешь…

В голосе Параськи звучало безысходное отчаяние:

— Куда я с брюхом-то?.. Куда?.. Павлуша?..

Павлушкино сердце сжималось от жалости к Параське.

Но не знал он, что делать. Смущенно бормотал:

— Погоди… Ужо поговорю я… с мамкой… али с бабушкой.

Но нельзя было Павлушке и заикаться перед матерью о женитьбе на Параське. Бабка Настасья говорила уже об этом.

Взбешенная Марья три дня бранилась и злобно выкрикивала:

— Своими руками разорву стервеца! Не допущу до женитьбы на сучке брюхатой!.. Варнак!.. Мошенник!.. Осрамил нас на всю деревню… С кем связался? С потаскухой оборванной… Господи! До чего дожили!.. Какую стыдобу наложил на всю семью…

Павлушка прятался от матери. Днем на дворе и на гумнах терся — около отца и деда Степана. Отец всегда был молчалив. А дед Степан делал вид, что ничего не знает про дурную славу Павлушки. Бабкиного ворчанья Павлушка не боялся. Старался мать задобрить: таскал в избу дрова и воду, поил скотину, первым поднимался чуть свет на молотьбу. А вечером убегал на посиделки. Около парней да около девок хотел заглушить стыд в душе и вину свою перед Параськой. Но не знал — что делать и как дальше ему жить. Чувствовал, что надо бы ему все-таки к матери обратиться, но боялся, и разговор с матерью все откладывался.

Параськино житье было хуже.

Лишь только стали на деревне примечать, что Параська забеременела, парни высмолили у Афони ворота и ставни.

В этот день Афоня с горя напился пьяным, поздно вечером пришел домой, сел за стол и до полночи плакал.

А Олена в этот день избила Параську до синяков.

Ребятишки деревенские при встречах с Параськой озорно кричали:

— Чо, Парася, пухнешь?!

Глотая слезы, Параська пряталась от людей.

Несмотря на тягость Параськину, Олена ярилась над нею чуть не каждый день. Била кулаками и злобно приговаривала:

— Вот тебе… вот… вот… потаскуха ты подлая!.. Лихоманка!.. Стерве!.. Вот тебе, вот!..

Уберегаясь от ударов, Параська загораживала руками лицо и живот. Пылала малиновыми щеками. Глотала подступавшие к горлу слезы. Но молчала. Знала, что надо молчать. Надо все перенести.

Часто Афоня, не вытерпев, кидался с кулаками на жену:

— Ты что, сдурела, мать честна!.. Перестань, подлюга! Самое убью… Перестань!..

Толчками отбивал Олену от Параськи.

Олена бросалась в куть и громко выла.

Параська молчала.

По-прежнему ловила она Павлушку на гумнах и за углами. Изливала перед ним свое горе, допрашивала:

— Павлуша?.. Куда мне деться?.. Что делать?..

И по-прежнему Павлушка растерянно бормотал в ответ:

— А я почем знаю… Кабы волен я был…

— Скоро родить мне, Павлуша.

— Ну… и… роди…

— А кто кормить будет… ребенка-то?

Павлушка молчал.

Параська ныла:

— В синяках я вся, Павлуша… Ужо… рожу… тогда совсем убьет меня мамка…

— А ты не давайся, — тихо говорил Павлушка, желая хоть чем-нибудь утешить Параську. — Что она… мать-то твоя… сдурела?..

Параська сдерживала подступающие к горлу слезы и тихо роняла слова:

— Что я с ней… сделаю… Кабы не тятька… убила бы она меня… давно…