Феоктист Березовский - Бабьи тропы

Охваченный отчаянием, однажды Павлушка жестко бросил в лицо Параське:

— Будет ныть-то… надоело!.. Раньше надо было думать… — Круто повернулся и, хрустя валенками по снегу, быстро ушел от Параськи.

Оцепенела Параська от ножовых Павлушкиных слов. На короткий миг растерялась. В голове ее мелькнуло: «Побегу к речке и брошусь в прорубь, под лед…» Но неожиданно почувствовала она толчок в животе, под сердцем и очнулась. «Нет, — подумала о ребенке, — для него я все переживу». Чувствовала, что одной придется переживать свое горе, что надо железными клещами зажать сердце в груди. Но, порой, не хватало сил. Тянулась к людям. Искала поддержки. Как-то днем встретилась на задворках с бабкой Настасьей. Ей пожаловалась:

— Тяжелая я, бабушка… на сносях.

— Вижу, касатка, — участливо ответила ей бабка Настасья. — Вижу…

Сквозь слезы Параська сказала:

— От вашего Павлуши… бабушка… Его… ребенок…

Бабка Настасья погладила ее по голове и, чувствуя, как сжимается ее старое сердце от горя и от обиды за Параську, ласково заговорила с ней:

— Чую, касатка… чую!.. Выкармливала я его… варнака… не меньше матери родной… Уму-разуму учила… Да, видно, все они — мужики — одинаковые… Все варнаки, все змеи подколодные!.. Ох-ох-ох… горюшко бабье…

Параська заплакала:

— Пропала я, бабушка… пропала…

Бабка Настасья стала утешать ее:

— Не плачь, касатка, не пропадешь… Ужо поговорю я с ним… с варнаком… А ты не плачь… Мир не без добрых людей… Как-нибудь справишься со своим бабьим горем… Не убивайся так…

Обнимая плачущую Параську, гладила она ее своей старой, шершавой рукой по мокрому лицу:

— Парасинька… Голубушка моя сизокрылая… Заставила бы я его жениться на тебе… Заставила бы!.. Да сноха Марья пошла насупротив тебя… Ей хочется женить Павлушку на Маринке Валежниковой… А мое сердце к тебе лежит, касатка моя… Ужо поговорю я с ним.

— Ничего не получится, бабушка, — с тяжелым вздохом проговорила Параська. — Павлуша разлюбил меня. Я это давно почуяла… И ждать да терпеть я уж больше не могу… Видно, конец пришел… Разлучила нас злодейка Маринка… На ее богачество польстился Павлуша…

— Нет, касатка, — перебила ее бабка Настасья, — я лучше тебя знаю внука… Любит он тебя… Любит!.. Да запутался он… сбился с пути… А ты, касатка, потерпи… все перенеси…

— Не могу, бабушка.

— Коли любишь, все сможешь… и все перенесешь…

Бабка Настасья помолчала и твердо сказала:

— Чует мое сердце: рано ли, поздно ли, а вернется он к тебе… и женится на тебе…

Параська верила каждому слову Настасьи Петровны. Охваченная радостной, но почти несбыточной надеждой, она ухватилась за бабкину руку и, глядя ей в лицо, воскликнула:

— Неуж это может когда-нибудь сбыться, бабушка Настасья?

— Сбудется, касатка… Сбудется… Знаю я его… Это мать его… Марья мутит его… Ужо еще раз поговорю я с ним и с Марьей…

Оставаясь наедине с Павлушкой, бабка Настасья жестоко ругала внука:

— Погоди, варнак… отольются тебе девкины слезы!.. Отольются!.. Змей ты подколодный!.. Разбойник таежный!.. Погоди ужо… погоди…

Истерзанный стыдом, досадой и жалостью к Параське, Павлушка оправдывался:

— Что ты ворчишь-то, бабуня!.. Разве нарочно я… Разве я думал, что мать не разрешит жениться на Параське?.. Сам не рад…

Бабка стучала клюшкой об пол:

— Иди, варнак, к матери!.. Пади на колени… Проси, чтобы дозволила венцом девкин грех прикрыть.

Павлушка ворчал:

— Так она и дозволила! Говорила ведь ты с ней сама! Говорил и я… А у ней одни слова в ответ мне: «Убью варнака!» Брось, бабуня… Не трави… Без тебя тошно…

Досадливо махал он рукой и убегал от бабкиной ругани.

О другом думал Павлушка. Боялся, как бы не случилось такого же греха с Маринкой Валежниковой. В эту осень уговорил отца раньше всех в урман идти — на промысел. Думал хоть на время от худой славы укрыться.

По первой пороше пошли урманить трое — с отцом и с Андрейкой Рябцовым.

Вскорости и другие мужики потянулись в тайгу.

Опять опустела деревня.

Как-то среди недели, утром, Параська почувствовала тупую, ноющую боль в животе. Вскоре боль прошла. Параська сгоняла на речку к водопою корову и овцу, а когда вернулась домой, боль в животе повторилась. Была она на этот раз острее и продолжительнее.

Параська присела на лавку, положила руки на стол и уткнулась в них пылающим лицом. Долго сидела, не поднимая головы, словно прислушивалась к перемежающимся болям; они начинались где-то около крестца и затихали внизу живота.