Георгий Березко - Дом учителя

Осенка слышал, как бойцы между собой называли командира «Нечай». Это был совсем еще молодой человек, со светлым пушком на подбородке — не успел, должно быть, сегодня побриться. И Войцех запомнил Нечая — запомнил не таким, каким тот показался ему, когда разговаривал с ними, добровольцами, досадливо-озабоченным, машинально щипавшим свою нежную растительность на лице, а каким Войцех увидел его спустя какое-то время, — за несколько минут до того, как самого его ранило.

К этому моменту защитников моста осталось уже немного: был убит и товарищ Осенки, заведующий редакцией газеты, где они вместе работали… А немцы все рвались вперед, им не было, казалось, конца… Словно из ничего, из пустоты возникали на мосту в глубине ажурного туннеля их согнутые фигуры, и в руках у них желто посверкивали автоматные очереди. Осенка вслед за своим боевым наставником, сержантом, переполз с отмели на насыпь, ближе к лейтенанту Нечаю — там стрельба перешла в сплошное огненное клокотание. И там на мелком, в масляных пятнах гравии вытянулся ничком с пробитой головой сержант-пограничник.

«Да когда же они кончатся!» — с тоской подумал Осенка о немцах…

Бой шел, казалось ему, уже слишком долго, и Войцех почувствовал, что он устал — устал от нечеловеческого усилия, что потребовалось в этом первом, бесконечном бою… День уже полностью вступил в свои права, и июньское солнце начало припекать, слепяще блестели отполированные рельсовые полосы, нестерпимо, до стона хотелось пить, уши закладывало, а в нос шибала пороховая гарь… На какие-то мгновения Войцех терял ясное сознание того, что совершалось, мгла застилала мозг, он силился вспомнить, где он, что с ним. И с опозданием заметил, что его сержант сделался неподвижным, что зеленая фуражка сержанта свалилась со стриженой головы и легла верхом вниз, открыв пропотевшую подкладку. Войцех тронул сержанта за плечо, потряс, огляделся, чтобы позвать на помощь… И он увидел немцев — в каких-нибудь двух десятках шагов! — они кучкой приближались, перепрыгивая через шпалы, толкаясь и вопя. В тот же миг он встретился взглядом с лейтенантом, который лежал впереди, а теперь приподнялся и обернулся назад; руки его что-то делали с гранатами — Осенка не сразу понял.

И это лицо Нечая, очень внимательное, пронзительно внимательное и очень бледное, с темнее обозначившейся на подбородке растительностью, — это меловое лицо врезалось в память Войцеха, должно быть, навсегда. Лейтенант что-то крикнул, скомандовал, Войцех не расслышал… а затем немецкие солдаты добежали до лейтенанта, закрыли его собой от Войцеха. И их тут же с непонятной силой разбросало в стороны, дым окутал дергавшиеся, падавшие тела, посыпалось множество мелких камешков, зазвеневших на рельсах.

Уцелевший из всей кучки немецкий солдат улепетывал, пригнувшись. Осенка выстрелил в него, но, позабыв о наставлении сержанта, не придержал дыхание, не попал, и немцу удалось уйти.

Осенка вставил новую обойму и приготовился ждать новых немцев. Теперь он готов был ждать, не сходя с места, хотя бы до ночи, хотя бы до нового дня, пока хватит сил держать винтовку…

Внизу, вдоль береговой кромки и в воде, стали рваться снаряды — немцы не прекращали попыток выйти на этот берег. Осколок угодил Войцеху сзади, пониже лопатки, и он ткнулся лицом в черную шпалу, остро пахнувшую креозотом…

Бои за Перемышль шли еще целых пять суток — это были первые бои войны, в которых гитлеровцы испытали крепкий контрудар. На следующий день, 23 июня, они были выбиты из города сводными батальонами пограничников и частями подошедшей стрелковой дивизии… Но когда, отлежавшись в домике матери, Осенка встал на ноги, город находился уже в тылу наступавших немецких частей. И, не долечившись окончательно, Осенка ночью ушел из города, надеясь догнать русских пограничников. Он знал — и теперь тверже, чем когда-либо, что остановить фашизм может только одна армия в мире — та, что и перед ним, Войцехом, раскрыла тюремные ворота. Но линия фронта слишком быстро удалялась к востоку, и догонять ее Осенке пришлось уже в партизанском отряде. Там среди многих других людей он повстречал и эти две пары: Ясенского с Федерико и довольно неожиданную в их лесной жизни чету Барановских.

Их немногочисленному, пестрому по составу отряду сразу же не посчастливилось. Еще не успевший должным образом организоваться и вооружиться, еще, в сущности, не начавший воевать, он был обнаружен и окружен эсэсовской частью. После ночного боя в то проклятое утро на болотистом берегу речушки, когда воцарившаяся тишина — даже птиц не стало слышно! — дала Осенке знать, что отряда больше не существовало, у него окрепла мысль: идти на восток, только на восток, к Советской Армии — если они не хотят без пользы погибнуть.