Георгий Березко - Дом учителя

Толкнув резко дверь, вошел Веретенников и за ним поляк Войцех Осенка.

Веретенников громко объявил, что пора идти — банька готова и пар будет «не хуже, чем в Сандунах».

Осенка, задержавшийся около Истомина, учтиво проговорил:

— Вам понравилось, как играет пан Юзеф… Он опять заболел, такая жаль… Ему не можно, совсем не можно играть Шопена. — Осенка склонил голову и добавил: — У нас, товажыш, смутный день, пшепрашам!

После того как их повстанческий отряд был разгромлен и его остатки рассеялись в полесских лесах, Войцех Осенка повел своих товарищей на восток, туда, где шел бой — бой, протянувшийся на две с половиной тысячи километров.

Их было пятеро: сам Войцех, долголетний тюремный житель, сын почтальона в Перемышле, коммунист-подпольщик, лишь не так давно, с приходом советских войск, вышедший на свободу; музыкант Юзеф Барановский, беглец из Варшавы, из еврейского гетто, и его жена, пани Ирена, устроившая этот побег; Ян Ясенский — литейщик из Силезии, участник гражданской войны в Испании, «анархист-индивидуалист», как он себя называл, и его постоянный спутник итальянец Федерико, юноша из Ассизи, в пятнадцать лет защищавший республику под Мадридом, а в семнадцать — политический изгнанник, скитавшийся по Европе со своим таким же бесприютным опекуном — Ясенским. Случай свел в одном из немногих тогда партизанских отрядов этих разных людей, и теперь общее несчастье поражения заставляло их цепко держаться друг за друга. Когда они пятеро были вместе, даже Федерико казалось, что платановые рощи и голубые холмы его Перуджии уже не так недостижимо далеки.

Направление на восток, к советско-германскому фронту, Осенка выбрал не только потому, что в полуокружении, в котором погиб их отряд, это направление осталось незакрытым немцами. Было не поздно еще попытаться вернуться на юг, в родные места, и там, затерявшись в предгорьях Карпат, а то и южнее, в каком-нибудь горном, лесистом ущелье, дожидаться лучших времен. Но этот вариант мало чем отличался бы от дезертирства. А Войцех после первых же выстрелов, прогремевших в июньскую ночь над Саном — пограничной рекой, сказал себе, что это начался тот самый последний и решительный бой, о котором пелось в лучшей из песен и к которому он, польский коммунист, давно готовился.

Утреннюю зарю над Саном Осенка встретил, лежа на приречном, прохладном песке, в цепи с советскими пограничниками и стреляя по серым фигуркам, мелькавшим в пролетах железнодорожного моста. Винтовку ему дал и научил обращаться с ней русский сержант. «Задержи дыхание, задержи, закрой левый глаз, а правым — через прорезь — на мушку… Бей сволочей!» — звенел над его ухом гулкий голос. И Осенка задерживал дыхание даже дольше, чем требовалось, жмурил глаз и целился, целился с отрешенной старательностью — он не просто дрался, он наконец-то с оружием в руках словно бы участвовал в пролетарской революции. И волновался он так, как волновался, может быть, еще в детстве, мальчиком, когда мать привела его в старый костел в Кракове и он в этом полутемном, пустоватом, освещенном редкими свечами храме стоял на коленях, объятый страхом и восторгом, предавая всего себя в руки бога, смотревшего со своей огромной высоты, сквозь радужное сияние витража…

В это июньское утро храм необыкновенно расширился — дальше видимых пределов, — в нем текла полноводная река в зеленых берегах, кудрявились рощи, над рекой висел прямой, весь из стальных перекрестий сквозной мост, и в отдалении в сизоватом тумане укрывался большой город — оглушенный, притихший… А непомерным куполом храма стало само небо, наполненное голубым светом занимавшегося дня. Это все было только недавно обретено Войцехом Осенкой, и это вновь хотели у него отнять… Столбы черного дыма от разрывов покачивались, медленно расплываясь в стороне железнодорожной станции, высоко носились и кричали испуганные птицы. И Войцех словно бы творил молитву, стискивал потеплевшую винтовку, посылая пулю за пулей.

Немцы начали здесь войну ровно в четыре часа утра, открыв артиллерийский огонь по всей линии пограничных застав и дорогам, идущим в тыл. Позднее Осенке стало известно, что выше по реке в наступление рванулось до двухсот немецких танков… Сейчас оттуда по тронутой рябью воде катился тяжелый гул — пограничники отбивались от танков гранатами. Здесь, в районе моста, атаковала немецкая пехота, и пехоту также встретили пограничники. А неожиданным подкреплением к ним — пусть и необученным, и почти невооруженным — прибежали из города добровольцы — перемышленский партактив. Его в цепь к себе взял командовавший у моста лейтенант, начальник заставы…