Самуил Гордон - Избранное

Из объявления, висевшего на стене небольшой, тускло освещенной и неуютной приемной комнаты, явствовало, что сегодня неприемный день. Сегодня разрешаются только передачи.

— А к тяжелобольным? — спросил Веньямин Захарьевич девушку, сидевшую у открытого окошечка.

Быть может, девушка заметила три звезды на его золоченых погонах, а может быть, ей в глазах полковника почудилась сильная встревоженность, но ответила она ему не так резко и отрывисто, как другим, а мягко и вежливо:

— Как фамилия?

— Изгур. Шева Изгур.

— Из четырнадцатой палаты? Там у нее кто-то уже сидит.

— Кто? — невольно вырвалось у него.

— Вот уж чего не знаю… Ее посещают очень многие.

Девушка взглянула на свои часики, потом на большие электрические настенные часы и сказала:

— Вам придется подождать. Когда тот выйдет, вы войдете. К одному больному двух сразу пропустить не могу.

«Кто бы это мог сейчас быть у нее?» — спросил себя Веньямин Захарьевич, следя за каждым человеком, появлявшимся из стеклянной двери коридора. Он несколько раз менял место на диване, пока не забрался, наконец, в тень, где его почти не видно стало. Сидя с опущенной на грудь головой, Сивер раздумывал, должен ли он откликнуться, когда дежурная вызовет: «Изгур! Кто пришел к Изгур?»

Боязнь встретиться с кем-нибудь из родных девушки, стыд открыться им, что он отец Алика, — подняли его с места. Ему казалось, что все в приемной замечают это, и, чтобы отвести от себя их внимание, он вмешался в разговор посетителей, обыкновенный разговор о болезнях, лекарствах, врачах.

— А у какого врача лечится тут ваша?

— Моя?

В это мгновение Веньямин Захарьевич увидел за стеклянной дверью коридора Бориса Логунова.

Полковник стремительно поднялся, обрадованный, что встретил не кого-то из родных Шевы, как ожидал, а Бориса, друга Алика.

На матовом продолговатом, со слегка выдающимися скулами лице Бориса появилась еле уловимая улыбка и тут же исчезла: пусть Веньямин Захарьевич думает, что он, Борис, еще пока не знает о сегодняшнем посещении Алика, не знает, как и чем это посещение закончилось. Он, однако, не мог совладать с собой и бросил взгляд на опущенные руки Веньямина Захарьевича, на диван, где тот только что сидел, — не пришел ли полковник с такой же коробкой конфет, что и его сын. Борис вообще не мог понять, зачем сюда пришел отец Алика. Встать на защиту сына, как тогда на даче? Заведи полковник такой разговор сейчас, Борис говорил бы с ним иначе. А может, полковник явился вовсе не к Шеве?..

Совсем по-иному истолковал Веньямин Захарьевич улыбку Бориса. Ему показалось, что решение, принятое выпускниками десятого «В» в отношении Алика, распространяется частично и на него, и, словно желая убедиться, что это не так, он первый произнес:

— Добрый вечер!

— Добрый вечер, товарищ полковник.

— Вы были у нее?

Борис опустил голову.

— Если не спешите, подождите меня, пожалуйста. Я долго не задержусь. — И натянув на себя узкий халат с оборванными тесемками, он обратился к девушке за окошком: — Могу, значит, пройти? Большое спасибо, сестра.

Трех молодых женщин из четырнадцатой палаты, в которой лежала Шева Изгур, можно было чаще других больных встретить в длинном оживленном коридоре. Особенно шумно здесь во второй половине дня. Как только почувствуют, что власть на этаже переходит в руки молоденьких медицинских сестер, выздоравливающие начинают покидать палаты и собираться в коридоре. Одни приходят самостоятельно, другие — с чьей-либо помощью, третьи — на высоких двухколесных колясках. Двери палат остаются открытыми, чтобы те, кому еще запрещено сойти с койки, могли слушать разговоры, затягивающиеся частенько, пока не погасят свет.

Места в коридоре (никто этого, правда, никогда не устанавливал) распределены примерно так: обтянутые чехлами диваны — для тех, кто приходит сюда побеседовать, читать, вязать; столики и стулья — для играющих в шахматы, домино. Звонкий стук костяшек домино здесь нисколько не слабее, чем в мужском отделении, находящемся этажом выше, и, так же, как там, у мужчин, дежурные сестры здесь то и дело грозят отобрать костяшки, если женщины не утихомирятся.

Когда и это не помогает, больные, которым особенно невыносим шум в коридоре, прибегают к испытанному средству — внезапно выкрикивают: «Воздух!» Это означает, что идет заведующая отделением, и хотя все знают, что та уже давно ушла домой, все же начинают озираться, и в коридоре на какое-то время воцаряется почти такая же тишина, что и в утренние часы. Даже возле телефона-автомата в конце коридора, где всегда толпится очередь, становится тихо.