Владимир Дудинцев - Повести и рассказы

— Скорей, скорей! — закричали с берега.

С верхней полки спрыгнул Гришука.

— Ты что, дядя Прокоп? — и сразу бросился к окну, — Ребята где?

— Ребята там. Давай в окно. Вот этого с собой прихвати, — он стащил с верхней полки сонного Мусакеева, подтолкнул его к Гришуке.

— Прыгайте, прыгайте! — закричали за окном.

Снарский стащил с нижней полки двух взрывников. Последние. Нет, не последние — еще Алеша! Он поймал Алексея за обе ноги, стащил его, спящего, на пол. Алеша так и пошел вперед — с закрытыми глазами, ступая по холодной луже, ловя плечо Снарского тяжелой большой рукой.

— На крышу, на крышу полезай! — Снарский подсадил его.

Босые, залитые красной грязью ноги мелькнули в воздухе. Снарский быстро пролез в окно, нащупал над собой круглую жердь, подтянулся. И, словно под его тяжестью, изба вдруг накренилась и, плавно скользнув, треща, ухнула вниз, села углом в красный водоворот. Берег медленно стал удаляться — в сторону, назад, в дождевой прозрачный туман. Снарский успел только увидеть Настю — она вырывалась из рук Алексея и Гришуки. Все трое боролись, стоя по колено в красном потоке.

— Дядя Проко-оп! — крикнул кто-то с берега.

Он не чувствовал дождя и холода, не боялся боли. И смерть не пугала его. Тридцать лет она ходила рядом со Снарским, лежала в брезентовой сумке, послушная его приказу и расчету. Теперь она плыла, все быстрее, ему навстречу.

Не замечая нарастающей скорости потока, Снарский сидел на подоконнике, свесив босые ноги.

— Дядя Прокоп, — сказал он вслух и покачал головой.

Все-таки был у них дядя Прокоп! Хоть и сердитый, а любили. Нет, лучше так умереть — сразу для всех. И остаться для них дядей Прокопом — навсегда! Алешка, Гришука — они запомнят. «Пенсия», — подумал он и, кашлянув, вызывающе, густо засмеялся.

— Настя, прощай! — закричал он вдруг со слезами. — Настя!

С ходу изба ударилась углом о подводный выступ. Снарский не заметил этого. Изба остановилась, виляя из стороны в сторону под быстрым течением. Мимо избы, весь в воронках, в бороздах, летел поток красного ила, нес желтые и черные глыбы земли, все дальше и дальше, — туда, где на самом краю обрыва стояли гранитные пальцы, разбивая поток на несколько последних стремительных рукавов. Сиарский вымок. По его черной косоворотке, по брюкам струилась вода. Но он не чувствовал и не видел ничего.

Опять раздался треск, изба осела. Два бревна вывернулись из-под сруба и понеслись вниз. Каменный палец разделил их — одно бревно полетело в левый рукав, другое — в правый. Но Снарский не видел этого.

— Эх ты, — шевельнул он губами. — Не вовремя.

Мимо избы проплыла новенькая шпала. Снарский не заметил и ее. Вторая шпала пронеслась по ту сторону избы. Должно быть, ее пустили выше по течению. Кто-то прицеливался шпалами в избу. Третья шпала приплыла сверху, нырнула под сруб, стала на дыбы. Еще и еще две шпалы ударились в сруб. И их Снарский не заметил.

Но он очнулся, когда услышал сзади себя в красной быстрине нарастающий крик Алексея:

— Дядя Прокоп! Скорей дай руку!

Лицо Снарского мгновенно изменилось, словно похудело. Он свесился из окна. Новенькая шпала, обвязанная толстой веревкой, ударилась в сруб и перевернулась. Вслед за шпалой красная волна прибила к срубу залитого грязью человека. Сиарский поймал локоть Савельева и — откуда сила взялась? — одной своей трехпалой рукой втащил в окно рослого взрывника, облитого красной глиной с ног до головы. Грудь его была обвязана веревкой, свитой из бикфордова шнура. Конец веревки плясал в потоке длинной восьмеркой.

— Быстро! — скомандовал Алексей. — Пролезай! — и, сняв с себя, надел на Снарского и туго затянул веревочную петлю. — Свяжемся с тобой веревочкой, чтобы ты от меня никуда не уплыл.

Твердые пальцы его сжали плечо Прокопия Фомича, повернули его, и он увидел гранитный палец посреди потока, над обрывом. Рассекая поток, высокий истресканный камень словно несся им навстречу, как нос корабля.

— Поплывем сейчас на этот камень. Только левее держи — несет здорово. А я заберу вправо — веревкой и зацепимся!

Перехватывая веревку, Алексей проворно спустился по срубу к водовороту, где три шпалы, прибитые течением, ударялись о стену избы. Он снял петлю со шпалы, пролез сам в эту петлю, затянул ее.

— Нам с тобой еще рано помирать! — крикнул он. — Только влево греби. Если не выберешься, попадем в один рукав. Тогда — крышка!