Исаак Гольдберг - Гармонист

Трудно было Никону дотянуть до обеда. В животе урчало, было голодно, накатывалась слабость. Временами Никон приостанавливался и опускал лопату. Тянуло передохнуть, присесть около вагонетки. Тянуло шмыгнуть из забоя и убежать, чтобы где-нибудь перезакусить и утолить отчаянный голод. Было нестерпимо оставаться на работе, работать. И Никон вот-вот готов был поддаться слабости, но что-то удерживало его, что-то заставляло превозмогать ее и, сцепив зубы, браться снова за лопату.

Когда пришел обеденный перерыв, Никон побежал вперед всех по штреку. Он бежал, спотыкаясь и едва-едва не падая. Он обгонял шедших неторопливо и вразвалку шахтеров и те оглядывались на него и посмеивались. В столовую он прибежал один из первых. Он стал жадно и поспешно есть и молчал до тех пор, пока не утолил голода. Отвалившись от стола, он шумно отдулся и облегченно вздохнул. Наблюдавший за ним с усмешкой и веселыми искорками в глазах, его товарищ по бригаде, громко расхохотался:

— С чего это ты, Старухин, словно неделю не ел? Я думал, ты подавишься, ловко ты глотал!..

Никон смущенно промолчал и тихо вышел из столовой.

После обеда он проработал в забое по-обычному. По-обычному, не спеша оставил он работу в урочное время. И только вечером был у него необычный разговор с Баевым.

Шахтер снова, как уже было это, пришел к нему и позвал к себе. А по дороге с неизменной своей улыбкой сказал:

— Это ты правильно сегодня, Никон, поднажал на себя и не сорвался. Глядели мы на тебя, видели... Ребята хвалили.

— Жалко мне было опоздать... — вспыхнул Никон. — Вот я и побежал на работу не евши.

— И карежило тебя? Гудело в брюхе? — засмеялся Баев.

Никон подхватил его смех, расцвел:

— Не скажи! Еле-еле до перерыва дотянул.

Баев замолчал. Никон удивленно взглянул на него. Никону показалось, что товарищ чем-то недоволен.

Но задумчивость Баева длилась недолго.

— Ребята, Никон, вот что надумали, — прервал он свое молчание. — Решили перетащить тебя в наш барак. Понимаешь ты это?

— К вам? — вскинулся Никон, и вспомнил чистые столики, уют и опрятность в этом бараке, вспомнил, как ему стало завидно, что люди так хорошо живут. — А это разве можно?

— Можно, у нас есть свободные места. Да и удобнее, чтоб вся бригада в одной куче жила. А то ты вот на отшибе... Ребята желают, чтоб ты вместе со всеми был.

— Желают?.. — переспросил Никон и запылал радостной улыбкой. — Видал ты!

— Они считают, что ты теперь на все на сто хороший шахтер... Ну да и то еще понимают, что мы с тобой вдвоем такую музыку разведем, что ни один барак не устоит против нашего!

— Конечно!

Они пришли в барак. Баев вытолкнул Никона вперед и громко спросил:

— Ребята, товарищи! Принимаем мы его к себе на квартиру, или нет?

— Принимаем! — дружно ответили шахтеры. — Перетаскивай, Старухин, свои монатки!.. Поселяйся!

У Никона дрогнули губы. Он оглядел веселых и радушных шахтеров, потупил глаза и тихо сказал:

— Вот спасибо!

И чей-то голос весело, но предостерегающе напомнил:

— Только не подгадь!.. Не порти нашей компании!..

Жизнь потекла как-то по иному. Никон прочно вошел в семью своей бригады. Он почувствовал, что рядом с ним крепкие и верные товарищи не только по работе, но и по повседневной жизни. В домашнем обиходе, сталкиваясь с нею на каждом шагу на новом жительстве своем, Никон острее ощутил крепкую спайку со своей бригадой. И мелочи и пустяки действовали на него подчас вернее, чем серьезные и убедительные разговоры Востреньких и Зонова. Особенно близко здесь сошелся Никон с Баевым. Они стали подолгу вместе играть, разучивать новые мелодии. Для этого они порою уходили из барака, чтобы не мешать товарищам, куда-нибудь на свежий воздух. И здесь, предаваясь с упоением музыке, они иногда сцеплялись в горячем споре. И это еще больше и крепче сближало их.

Крепко привык Никон и к своему званию ударника. Давалось это ему сперва не легко. Не раз работа казалась ему слишком тяжелой и обременительной и он подумывал об отдыхе, о том, чтобы и поспать побольше и работать не так горячо, как приходилось. Но сначала боязно было потерять книжку ударника, а потом, когда ближе сошелся он со своими собригадниками, то становилось стыдно их при мысли, что он может отстать и понизить своей плохой работой общую выработку бригады.

Вместе со всей бригадой Никон иногда ходил в клуб, на постановки или просто так, побыть на людях, среди шахтеров. Там иногда он ввязывался в разговоры, даже принимался спорить о чем-нибудь. В первое время он рисковал принимать участие только в беседах, касавшихся чего-нибудь несложного и очень простого: о распределителях, о товарах, о сапогах. Потом не удержался он и стал говорить, когда речь зашла о норме выработки, о процентах, о лучших и худших бригадах. И стал говорить то же самое, что когда-то слыхал от Востреньких, от Зонова и с чем тогда не соглашался.