Джамиль Алибеков: Планета матери моей (Трилогия)

С сыном табунщика мы больше не сталкивались. Но его горбоносое лицо с выпуклыми глазами и ощеренным редкозубым ртом частенько маячило где-нибудь поблизости.

Однажды дядя Селим отвел меня в сторону.

— Ты не замечал, Фарадж часто ходит в дом к Мензер?

— Какой Фарадж? — переспросил я, хотя отлично понял о ком речь. И неожиданно для самого себя выпалил: — Он скверный человек. Я его ненавижу!

— Почему ненавидишь? Объясни, Замин.

— Он околачивается возле Мензер, когда она приезжает. Крадет арбузы на колхозной бахче и носит ей в подарок.

— Откуда ты знаешь?

— Не трудно догадаться. Во дворе ни семечка не посадил. Еще и навоз из колхозной конюшни продает на сторону. Ворюга! Краденым добром хочет разбогатеть. Чтобы Мензер прельстилась на его подношения — это невероятно. Вы ее не знаете хорошо.

Дядя Селим покачал головой, напряженно думая о чем-то своем.

— Ты еще слишком молод, Замин. Со временем поймешь, что в жизни случается много непонятного. Я тоже, как ты, не верил этому раньше.

От странного разговора на душе сделалось тревожно. Я был рад, что дядя Селим говорил со мной как с равным, считал достаточно взрослым, чтобы доверять. Но откуда у него такое беспокойство, едва речь коснется Мензер? Разве она для него не обычная девчонка, которой он время от времени готов дать полезный совет?

— Табунщик для Мензер что пыль на дороге, — сердито сказал я.

— Но их хотят обручить. Ты слышал об этом? К ней уже многие сватались. Только отец твердит, что у мужчины слово твердо: обещана Фараджу.

— Вы это точно знаете?

— Точно. Боюсь, отец и из техникума ее заберет, — добавил он уныло. — А я хотел, чтобы она училась. Ты же помнишь?

Словно два клыка вонзились в мое сердце. Один — Халлы обручат с Табунщиком. Второй — оказывается, дядя Селим тоже неравнодушен к ней.

— Напишите ей письмо, — проговорил я чужим голосом. — Отнесу. А Фарадж… да я ему дом подожгу!

— Нет, он человек оп-пасный… Не связывайся с н-ним… — Дядя Селим странно заикался.

Прежде я его таким беспомощным никогда не видел. Неужели все оттого, что он боится потерять Мензер? Или это мои выдумки? Дядя просто хороший человек, болеет душой за девушку? Хочет хоть одну из них вырвать из тьмы старых обычаев, из невежества?.. Ведь сказал же он мне однажды, передавая записку для Мензер:

— Скажи ей, пусть не боится отца. Надо будет, в ее судьбу вмещается партийное руководство. Новая деревня это не только колхозы и электричество. Это новые люди! Если хоть одна из девушек получит настоящее образование, за ней наверняка потянутся остальные.

Но сейчас прежней убежденности не было в его тоне. Упавшим голосом пробормотал, что, хочет она или нет, ее все равно отведут в дом нареченного. Все сделается по пословице: налили воды в стакан — она и стала питьевой!

— Но что же нам делать? — вскричал я.

— Поговори с Мензер… убеди ее быть смелее… Пусть сама решит, что для нее лучше…

Что-то недосказанное сквозило в его словах. Я не вдумывался. Мысли мои тоже унеслись далеко.

Какой приветливой, доверчивой была со мною Халлы последнее время перед отъездом. При расставании рука ее все чаще задерживалась в моей.

Однажды, в самом конце февраля, я принес ей несколько ранних нарциссов. Вокруг еще лежал снег, а упрямые стебельки уже поднялись на солнечном бугре. Она взглянула на меня с благодарностью. Белки ее глаз показались мне белее самого чистого снега. Будто тень на снегу, они отливали синевой. Родинка на щеке, возле правого крыла носа, сделалась еще заметнее. Халлы обхватила гибкими пальцами мою руку, поднесла ее вместе с цветами к лицу. Холодок волнения пробежал по моему телу.

— Что ты смеешься, Халлы? — в замешательстве буркнул я.

— Сейчас бы сюда зеркало! Твой нос весь в желтой пыльце!

— Значит, тебе не понравились мои цветы? — спросил я.

— Мне и колючка от тебя дорога, — ответила она.

Мы невольно оглянулись по сторонам. Возле родника никого не было. Только летом здесь полным-полно народу: кто приходит по воду с кувшинами, кто полощет белье, кто просто отдыхает у журчащей воды. Разгоряченные парни, играя в мяч, спешат к роднику напиться.

Халлы вынула платочек и обтерла мое лицо. Старую кепку сдвинула немного набекрень.

— Так красивее, — сказала она. — У тебя большой лоб, зачем его прятать? Ты, наверно, очень умный, Замин?

Я смешался, едва выдавил:

— Какой ум без учения? Дальше учиться я не смогу.

— Почему?

— Кто будет помогать семье, матери? Я очень люблю свою мать. А ты любишь отца?