Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя

— Кажись, вправо слишком взяли, — сказал Славка, — а может, влево, — усомнился он.

Поглядев на часы, я только тут сообразил, что мы сбились с пути.

— Может, переждем, — сказал я, — видишь, какая каша.

— Каша — мать наша, — пропел Славка, — каши нету. — Он вытащил из багажника уже ощипанную буханку и сунул обратно.

Котелок с заваркой подвешен под капотом — это вещь, ничего что припахивает бензином. Зато теплый. Сухая корка не лезет в горло. Промочить в самый раз, заморишь червячка и дюжишь. Вообще надо подкрепиться. Если считать по времени — порядочно отмахали. И надо, как убитый, спал. Ничего, что голова болталась. Видать, вымотало нас долото. Кошу глаз на Славку — мечется. То влево, то вправо дергает рычаги, вижу — нет уверенности.

— Может, переждем?

— Можно и переждать, — соглашается Славка. Останавливает машину. Глушит мотор. Сразу наступает тишина, и тут же захватывает тревога.

Мы сидим, уперевшись взглядами в мутное пространство за стеклом.

Я хочу сказать Славке, что надо было вернуться, когда начался снег, но язык не поворачивается.

Вдруг в кабине стало светлее, и сразу перестал падать снег. Открылась заснеженная даль. Земля вспухла от свежего снега. Жидкий лесок и кустарник показались сказочными. Славка повертел головой.

— Вот чудеса, — выдохнул он, — будто небо кто пробкой заткнул. — И завел мотор. — Тебе не кажется, что мы отклонились вправо или влево? Пересечем эту падь, — показал он глазами на распадок, — там и сориентируемся. Кажись, гора мне эта знакома. Не мог же я…

По мягкому снегу машина шла тяжело, закапывалась по самый буфер.

Только я хотел сказать; «Славка, давай перекусим», — и враз стемнело, как в погребе. Стоим, мотор захлебнулся. Снег вокруг на глазах ржавеет. Машина выжимает коричневую жижу. Медленно, но верно погружаемся. Славка открывает верхний люк и через горловину протискивается. Для меня люк узковат, но медлить нельзя. Сбрасываю телогрейку, протягиваюсь, как через иголочное ушко.

— Дюжев, — командует Славка, — не вздумай идти. Только вот так…

— Клюкву подавишь, — кричу ему и ложусь рядом. В штаны, под рубаху плывет. Зябко.

Славка отчаянно работает руками и ногами.

— Почувствовал твердую почву. Спешились, — говорит Славка.

Я вылез из пропарины следом.

— Спешились, — передразниваю. — Надо было смотреть.

На ногах у нас по сто пудов. Помогаем друг другу стянуть сапоги. Встаем на портянки и колотим сапогами о кустарник.

— Черт! — спохватывается Славка, — забыли папиросы и хлебушек. Он попрыгал на одной ноге, натянул раскисший сапог и снова по-пластунски к машине.

— Славка, — кричу я ему, — назад!

Барахтается. Вернулся с горбушкой и котелком. В бороде запуталась тина. Отминает портянки от грязи, обувается. Из двух портянок делает четыре. Две обул, две за пазуху сунул. Я не догадался.

Месим снег, то и дело оглядываемся, жалко вездеход. Карабкаемся на камни. Славка шмыгает носом, едва выговаривает:

— Лучше плохо ехать, чем хорошо идти. — Ощипанную булку он держит под мышкой. На нее налип снег. Корка обледенела.

Я тащусь с котелком. Далеко на косогоре виднеется разрушенный замок. Подходим. Это выветренные скалы — залюбуешься.

— Где-то тут должен быть внизу брошенный вагончик, — говорит Славка. Под крутяк, по камням, идти плохо.

Спускаемся вниз. Действительно, вагончик нашли, наши бросили, дальше не смогли протащить. Слава аллаху! Вваливаемся в вагон. Нары, печь — здорово. Большего счастья не надо!

— Давай натаскаем вначале дров, — настаивает Славка, — а то сядем, — не поднимемся.

Собираем валежник и ломаем ногами. Растапливаем печь. Тает снег на чай, таскаем снег цилиндром старой бересты, одно отверстие заткнув шапкой. Вода закипает быстро. Рука почти терпит, а в котелке уже буркотит. Но зато чай заваривается плохо. Невкусный, привыкнуть надо.

Вагончик нагрелся. Сушим свое шмутье. Пьем по очереди из котелка кипяток. Едим хлеб. Крошки тоже собираем. Остаток хлеба Славка делит поровну. На рудник за тягачом и тросами Славке надо еще идти километров сорок в сторону, не меньше. Я остаюсь, у меня под коленом и на пояснице чирья. Знобит меня. Славка зачем-то снимает теплую рубашку и бросает на нары. Поверх майки напяливает куртку. Сует за пазуху хлеб, но еще не уходит, медлит. Достает хлеб, отламывает корку и кладет ее на рубаху. Я возражаю, Славка не слушает. Говорит: «Покедова!» Уходит. Я долго сижу на нарах. Страсть как не хочется подниматься. Скоро стемнеет. Не заготовлю дров, ночью откину хвост.