Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя

— Это-то, как же не понять, мил человек. Я так думаю: никуда не денется твой трансформатор, окромя нашей конторы некуда ему деться! Дело оно, конечно, вышло непутевое, а с другого боку — вроде и наш-то не для себя, для государства же… Видать, напрасны были труды наши. Ты вот подумай, мил человек, просто ли: сперва всем миром встаскивали эту механищу на гору, вдруг — распоряжение: срочно спущать. Миром и сволокли. Всем рудником, почитай, шарашились до вечеру. А директор вкруг нас семенит — не шибко, говорит, не то сухо масло расплещете. А како-тако сухо масло в ем, непонятно мне? Да и сам-то трансформатор ваш — железка, банка на манер солдатского котелка, только большая дюже, — старик привычно накручивает на палец сивенькую бороденку. — Я еще тогдысь усомнился: масло — и сухое? Почему так? Выходит, мудра штука. Конечно, возвернуть надо, чтоб по честности.

Подошли к двухэтажному с нахлобученной снежной шапкой дому.

— Я тута на крылечке побуду, — сказал дед, — а ты ступай, если сумление выйдет — крикнешь.

С управляющим рудника разговор был коротким — поняли друг друга с полуслова. Он даже вызвался помочь в монтаже.

Старик терпеливо подпирал пузатую деревянную колонну под балконом.

— Дак как, мил человек, зайдем? — показал батожком на свою избу. — Ась?

Пошли.

— Человека угостить за честь почту. Сами спроворим и грибками угостим, что надо. Род Зубковых древний и весь хлебосол.

Действительно, грибы оказались на славу, один к одному, как пятаки. Хозяин угощал с почтением, сдержанно, как и полагается сибиряку.

Мы сидели в небольшой комнате за большим столом на лавках. В переднем углу (красном) — Георгий Победоносец чеканной работы по меди. Пониже на катушках из-под ниток висят фотографии в рамке. На одной — солдат при полной амуниции, с шашкой, при крестах.

— Это Артемий будет, значит, я. Этот, с двумя звездами, Иван Артемьевич — мой сын, Зубков. А это младший — Николай Артемьевич Зубков, тоже мой сын. На этом пока род приостановился, — сообщает дед и наливает «московскую» в рюмку. — Род наш идет от времен, когда еще мой дед и отец — тоже Зубковы — в столицу слюду поставляли государю поштучно — листами.

— А Коля Зубок не ваш сын?

Дед допивает рюмочку, тыльной стороной ладони прихорашивает усы и берет на вилку похожий на пельмень груздь.

— Как же не мой? Он и есть Николай Артемьевич.

Дед немного захмелел.

— Погостевай, — уговаривал он, — гляди, и Колька забежит переночевать.

О Коле Зубкове я уже наслышан.

Прощаюсь с дедом, на всякий случай договариваюсь: если не уеду, зайду переночевать.

— Не сумлевайся, места хватит. Найдем, что подстелить и укрыться. Возвращайся, самовар приставлю.

Иду между домами и по битой бульдозером дороге. Высоко над головой терриконы, похожие на крепостные бойницы. Тремя ярусами пасти штолен, отвалы. Перед каждой пастью отсыпки: черные с синим оттенком камни, издали похожие на зернистую икру. Вокруг отвала веером лежит грязно-серый снег. От подножия до вершины горы к терриконам тянется лестница — длинная, как разлука. Спроси, и тебе скажут — до первого яруса штолен две тысячи восемьдесят две ступеньки, от первого до второго. — тысяча одиннадцать, а дальше посчитай сам.

На пути пивная-закусочная. Захожу. Тесно. За стойкой полная женщина обмакивает кружки в оцинкованное ведро и наливает пиво. Зовут ее Софой.

Становлюсь в хвост и двигаюсь вдоль прилавка.

— Споласкивайте кружки хоть чистой водой, что ли.

Софа улыбается мне золотыми зубами.

— С грязного не треснешь, с чистого не воскреснешь!

— Мудро…

В дверях появляется невысокого роста мужчина и идет к стойке. Он сильно припадает на ноги. Шум стихает. Шахтеры расступаются, дают ему дорогу. Подходит. При галстуке, кожаная куртка на «молнии». С коротким козырьком — «ноготь» — меховая кепочка. Что за важная особа? Не замечал, чтобы шахтеры оказывали кому-либо такое внимание.

Присматриваюсь. Лицо у посетителя в пороховых занозах. Мне показалось, он смеется, присмотрелся — порванные губы, плохо заштопанные. Видны металлические зубы. Софа хватает кружку и макает ее в тягучую жижу.

— Не могу привыкнуть к свинству, — говорит он и смотрит на продавца холодными серыми глазами.

— Один момент, Коленька, — спохватывается Софа и кружку моет под чайником, споласкивает пивом.

Шахтеры Колю приглашают, но он вежливо отказывается, выпивает свою кружку, ставит на прилавок и прихрамывает к выходу.