Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя

Парни собрались у головной машины, постояли голова к голове. Василий Андреевич как бы между прочим сказал:

— Ребята, если, конечно, кто сумлевается — лучше пусть тут, «на берегу», останется. В этом деле неволить нельзя…

И сам себе ответил:

— Я так и думаю — нету таких. Ну и ладно, вот и хорошо.

Василий отвел меня в сторону.

— У меня что-то, Антон, сердце не на месте.

— Ты это к чему?

— Видишь, дышло прослаблено, я еще хотел давеча сказать, как выезжали.

— А чего же не сказал?

— Сам разве не видишь? И Карл Францевич тоже не слепой. Вам бы только вытолкнуть.

— Как это вытолкнуть? Договаривай.

— Разве не видно?

— Если без зазора посадить дышло, закусит, обломит крюк.

Василий еще раз обошел «Колымагу». Она стояла под грузом чуть на раскоряку — расплюснутыми резиновыми колесами. Но придраться ни к чему не смог, и, недовольный, буркнул:

— Пора, пожалуй. — Он взялся за поручень, поставил ногу на стремянку. Славка подмогнул ему плечом, и парни пошли по своим машинам. «Стратеги» фыркнули глушителями, словно из-под колес брызнули белые искры снега, и поезд, вздрогнув, тронулся с места. В холодном тумане, как в молоке, проплыли сигнальщики с флажками в руках.

Мы со Славкой замыкали колонну, я сижу в кабине за его спиной и, вытянув шею, пялюсь на впереди идущий поезд.

— Да не томись ты, дед, будь спокоен, никуда твоя «Колымага» не денется. Если и свернем ее под откос, дак ты тут ни причем — смотри не смотри.

— Ну это ты брось, Славка.

— А что мы можем? Как бычки на веревочке: куда поведут, туда и пойдем. — Славка достает «беломорину».

Машины идут так тихо, что вполне можно спрыгнуть, обещать вокруг состава и возвратиться на место. Идут тягачи один к другому на расстоянии вершка. Входим в поворот, похрустывают водила, постанывают фаркопфы; от страха, что хвост не впишется и дуга поезда разломится, начинает поднывать сердце.

Славка почувствовал мое состояние, успокаивает:

— Это пока не привыкли, дед, а привыкнем, почувствуем груз, весь поезд. И все образуется. По-первости всегда так. У меня тоже подвывает…

Славка так сжимает «беломорину», что даже губы белеют.

В продолговатом, похожем на салатницу, зеркале мне видно его Лицо. Приподнимаюсь, и в повороте как на ладони хребет и бок поезда. В крутом изгибе головная машина Василия забирается на самую бровку, чтобы ослабить дугу. Славка угадывает маневр головной, поддает еще газу — напирает, и я чувствую, как мы вписываемся в окружность или, вернее, в сегмент дуги. Поезд натужно вытягивается из кривуна, одолевает небольшой подъем, заходит на «пятачок» — на отсыпку сбоку дороги.

Впереди уже виднеются кузов нашей летучки и парни с флажками, а за ними нескончаемый хвост встречных машин. И как только мы сторонимся, глушим моторы и выходим из машин, навстречу устремляется поток машин, обдавая нас колючей снежной пылью. Василия Андреевича обступают ребята, грудь у него нараспашку, шея бугрится, кажется, глаза совсем выкатятся из орбит.

— Чем больше вот я смотрю на вас, — говорит Василий Андреевич, — тем вы мне больше все нравитесь. Это я вам совершенно конкретно говорю, — заявляет он. — Что это у тебя, Славка, уши как свиные хрящики?..

— Брось дядя Вася, темнить — у самого-то, поди, медвежья болезнь приключилась, как в «гитару» вошли.

— Нелегко, — искренне, чуть удивленно соглашается Поярков.

Парни довольны.

— А что с тобой, ты какой-то квелый? — наклоняется Василий к Володе Гущину.

— Да я ничего, дядя Вася, так…

— Смотри, если что — подменим, так ведь, Антон?

— Да что ты, дед! У Тани заболел живот. Конечно, переживал, отстать от ребят не мог, но и жену больной оставлять не хотелось, вот из солидарности и выпил касторового масла. Теперь крутит, мутит…

Хохот кругом.

— Это пройдет, — смеется Василий. — Чего не сделаешь ради любимого человека.

Этим временем сигнальщики пропустили встречный транспорт и снова перекрыли трассу, отсекли прогон. И опять из кабин пялят парни закопченные физиономии. Ждут сигнала. Я тоже забираюсь в машину.

— Располагайся, дед, поудобнее.

Кабина «Стратега» зашпаклевана клееной пробкой — звуконепроницаемая. В правой кабине отдыхают сменщики.

— Отдыхать хорошо, но за рулем спокойнее, — замечает Славка. — А если я сижу рядом, да еще плохо знаю водителя, весь изведусь, кишка заболит. Я лучше баранку крутить буду.

— Кто тебе не дает, крути, — говорю я, — открутил, представь, что в поезде едешь, и дрыхни себе. Ты ведь в поезде не спрашиваешь, кто состав ведет.