Валерий Алексеев - Открытый урок (сборник)

Робея, библиотекарь написал на ладони благословенное имя своей феи.

Буквы были почти бесцветные: померцали мелкими опаловыми искорками — и померкли. Ни следа не осталось, лишь на коже — легкий холодок.

— О-хо-хонюшки, — потянувшись всеми лапами, проговорил кот и сладко зевнул. — Вот и славно, дело сделано. Не зря вечерок провели. Теперь укладывай всё добро в сундучок — и баиньки. Утро вечера мудренее.

Николай Николаевич бережно уложил инвентарь на место, накрыл скатертью-самобранкой, захлопнул крышку ларца.

— Ах, ворюга! — диким голосом взвыл замок.

— Чего это он? — удивился кот — Ты всё положил, ничего не припрятал?

— Обижаешь, Стёпа, — ответил Николай Николаевич — и зарделся.

Он слегка покривил душой: темное зеркальце слабо пульсировало у него в кармане.

Что-то было в нем не так, в этом самом «зерцале», что-то беспокоило. «Разберемся на досуге, — рассудил Николай Николаевич, — и положим обратно.» — Смотри, без баловства у меня, — проворчал кот. — Вещи казенные.

Ночью, когда рыжий постоялец заснул, Николай Николаевич поднялся, достал из кармана штанов припрятанное зеркальце, на цыпочках прошел в ванную и закрылся на задвижку.

Посмотрелся — вроде ничего особенного, обыкновенное отражение, только мутное.

Подышал на зеркальце, протер полотенцем, снова взглянул.

Отражение стало увеличиваться, потемнело, исчезло.

Затхлый сквознячок, сперва слабый, потом посильнее — да такой, что занавеска ванной начала паруситься.

Нет, не зеркальце держал Николай Николаевич в руках, а за косяк держался, как бы за дверной, и не черное стекло было перед его глазами, а косой провал то ли в погреб, то ли в наклонный, ведущий вниз коридор.

Наплыла комната, заполненная голубоватым водянистым светом, стены в книжных стеллажах до потолка.

За рабочим столом — сутулый худой человек. Быстро-быстро перебирает пальцами по пластмассовой клавиатуре, перед ним настенный экран, на котором растет, увеличивается серая колонка текста.

Недовольно обернулся.

— Кто еще там? Я ж предупредил: до утра не мешать.

Николай Николаевич сразу узнал себя, хотя седые виски и седая красивая прядь на лбу изменили лицо, да и сами черты были просветлены страданием.

Очки с толстыми линзами. Сквозь эти стекла глаза старика казались молодыми и очень большими.

— Ну, — нетерпеливо спросил старик, не вставая, — чему обязан?

Приморгался, узнал.

— А, мальчишка… И фотографии-то у меня не осталось… Не любил сниматься в детстве… С чем явился?

— Просто посмотреть, — сказал Николай Николаевич.

— Что ж, — развел руками старик, — смотри. Так и живу, несколько, я бы сказал, небрежно.

— Книги пишете? — спросил Николай Николаевич.

— Что ты… — желчно улыбнулся старик. — Как можно, чтоб книги… Я, брат, в том же профиле работаю. Статьи по библиотечному делу кропаю. Библиотеки-то пока еще не отмерли. Всё отмирает, Коленька, всё на свете, и библиотеки тоже отомрут. Скоро книги станут как иконы: для коллекции. Впрочем, в твое время это как раз уже начиналось. Ты, мой бедный брат, уже это застал. А сейчас, — старик махнул рукой, — чудовищные вещи творятся. Книга ценностью стала неимоверной. Столько ходит подделок, что волосы дыбом. Я, брат, во всей Восточной Европе чуть ли не самый авторитетный эксперт: как надо подлинность установить — сразу ко мне. Веришь ли: по запаху год издания определяю. Интуиция, говорят, талант! Дискеты компьютерные ненавижу, от них у меня волдыри на глазах. Разве электроника дышит, разве пальцами ее пощупаешь, ладонью погладишь? Я вон книгу раскрою, лицом в нее, как в водичку тепленькую, — и счастлив. Оно, конечно, прогрессивно, компактно, и техника сейчас превосходная… только от всего этого нежитью пахнет. От прогресса, милый мой, всегда нежитью пахнет. Суррогат этот прогресс твой, вот что! Заменитель!

Николай Николаевич хотел возразить на слова «твой прогресс», но не стал: мелочь.

— Заменитель чего-то подлинного! — распалясь, говорил старик. — Подлинного, Коленька! Понимаешь ли ты это слово?

— Рукописи подлиннее книг, — возразил Николай Николаевич. — Книга в свое время тоже была суррогатом.

— Э, не то ты говоришь! — рассердился старик. — Ничего ты, брат, не смыслишь в этом деле. Ладно, спрашивай давай, если есть ко мне вопросы.

— Я насчет открытого доступа… — застенчиво сказал Николай Николаевич — Одолели мы их наконец? Или всё еще сохраняются, так сказать, отдельные островки сопротивления?