Юрий Рытхэу - Полярный круг

— Интересно, — заметила Зина.

— Поэтому в наших старых общинах власть шамана была не такая сильная, скажем, как у жрецов Древнего Египта, — продолжал Нанок. — Потому что каждый еще был сам немного шаманом. Ваш отец шаманил?

— Мой? — растерянно спросила Зина. — Никогда не замечала за ним такого. Он ведь коммунист и депутат районного Совета…

— А вот мой до сих пор шаманит, — признался Нанок. — Хотя закончил семилетку и много читает. Конечно, шаманство у него небольшое, вроде бы для внутреннего потребления. Произносит заклинания, освящает оружие перед началом сезона. Доведется убить ему неосторожно нерпу с детенышем — целое представление. В детстве я часто помогал ему, не очень задумываясь над его действиями.

— Это все очень странно, — задумчиво произнесла Зина.

Здесь, в чоттагине, Зина снова была обыкновенный девушкой, без той ночной, волнующей загадочности, хотя Нанок порой примечал ее туго обтянутые эластичными брюками узкие бедра, всю ее ловкую, ладную фигурку танцовщицы. Но иногда пламя костра так освещало ее лицо, что у Нанока перехватывало дыхание: сходство с портретом становилось поразительным, даже несколько путающим.

— Это странно, но и очень интересно! — возбужденно произнес Нанок.

К вечеру в стойбище ждали стадо. Из соседней яранги вышла древняя, едва двигающаяся старуха, приложила к глазам бинокль и уставилась на северную сторону, на легкие, словно застывшие волны, зеленые холмы с поблескивающими разновеликими озерцами.

— Она почти ничего не видит, — сказала Зина. — Но как почует, что идет оленье стадо, места себе не находит.

Старухи Наукана в предзакатный час тоже выходили из нынлю и начинали всматриваться вдаль, стараясь увидеть в морском просторе своих кормильцев.

В стойбище эта привычка осталась только у старой Кававнаут.

Все остальные оживились только к вечеру, когда стадо уже можно было разглядеть невооруженным глазом. Пришел вездеход. Петр Клей, озабоченный, заметно уставший, коротко спросил Нанока:

— Хочешь, поедем в стадо?

Нанок не стал отказываться. Он взял фотоаппарат, запасную кассету и полез в кузов. Петр уселся рядом с водителем, и гремящая машина устремилась вниз по крутому спуску, прозвенела гусеницами по каменистому дну ручья и с воем вскарабкалась на другой берег реки, поднялась на ровную мягкую тундру, испещренную небольшими ручейками и озерцами, в которых плавали непуганые утиные выводки…

Брезент был откинут, и Нанок видел приближающееся колышущееся пестрое оленье стадо.

— Стадо волнуется, — сообщил сквозь грохот вездехода Клей. — Сегодня жарко, комар кусается, и олени бегут на снежницы.

Действительно, часть оленьего стада взобралась на нетающие снежные заплаты на северных склонах холмов. Когда вездеход подошел ближе, в сердце Нанока ударило воспоминание: он видел точно такую же картину и не поверил ей. То, что сейчас видели его глаза на склоне заснеженной сопки, было как бы плоским, повернутым наклонно изображением оленьего стада, хотя животные шевелились, иные даже скакали, оставляя в снегу глубокие голубые следы.

Еще в бытность студентом Нанок пошел в Арктический музей в Ленинграде. В большом высоком зале на тросах висел самолет полярной авиации. Здесь же стояла папанинская палатка, разные полярные реликвии, карты, схемы. На втором этаже была развернута экспозиция, рассказывающая о народах Севера. Клыки из Уэленской мастерской со знакомыми именами на торцах, выписанными острым резцом и зачерненными тушью, фигурки морских зверей и оленей. За стеклом висели расшитые бисером танцевальные перчатки, пестрые коврики из нерпичьих шкур. Здесь же были выставлены книги, впервые напечатанные на северных языках, первые буквари, учебники, книги для чтения и даже некоторые оригинальные произведения писателей-северян.

Картины северных художников не произвели на Нанока большого впечатления. Некоторые из них даже показались ему какими-то детскими, наивными, словно написанными неумелой рукой. Но имя одного из художников ему запомнилось — Панков. Он был ненец по национальности. И вот совершенно неожиданно та наивная, казалось бы, неумелая картина Панкова встала в живом виде перед ним. Выходит, далекий ненец видел куда лучше Нанока и умел запоминать глазом такое, что является главным и в то же время необычным.

Вездеход остановился в некотором отдалении от оленьего стада. Животные с видимым беспокойством стали поднимать рогатые головы, оглядываясь на грохочущее страшилище, за которым тянулась глубокая колея в тундровой почве.