Юрий Абдашев: Пятый Угол Квадрата

Несколько дней после этой поездки младший лейтенант был молчалив и подавлен. Он заметно поостыл и уже не высказывал мыслей о своем высоком призвании на военном поприще. Румянцев посмеивался про себя. Не клевал, видно, парня жареный петух. А Стасик Никольский тем временем уверенно входил в курс своих обязанностей. Мало того — он старался делать больше, чем от него требовалось. Согреет чай, набьет табаком гильзы для генерала, вытрясет пыль из его одеяла, почистит и смажет пистолет. Румянцев объяснял это по-своему: уважает, подлец, старика.

Иногда, когда выдавались свободные минуты, они беседовали за чайком. Горящий фитиль в артиллерийском стакане бросал на стены блиндажа уродливые длинные тени. Стасик рассказывал о своей мечте. Он хотел стать математиком. По его убеждению, это была самая нужная и самая полезная наука. Уже в десятом классе он свободно оперировал интегральным исчислением. Учебник высшей математики стал его настольной книгой. Генерала подкупало это необычное увлечение юного адъютанта. Он верил, что из Стасика получится толк.

Потом начались месяцы наступления. Обход Львова, Сандамирский плацдарм, бросок на Шпрее и выход к Потсдаму. Никольский честно нес свою скромную службу. Только во время артиллерийских налетов он заметно бледнел и на вопросы отвечал невпопад. Вид крови приводил его в состояние, близкое к обмороку. Румянцеву было жаль парня. Что с него взять? Оторвали мальчишку от маминой юбки… Мысль о том, что тысячи сверстников Стасика в эту минуту лежат в мокрых окопах боевого охранения, уходят в разведку и, возможно, не вернутся, почему-то не приходила в голову.

Он привык к своему адъютанту. Когда нужно было послать для связи на передовую кого-нибудь из офицеров, Румянцев поручал это любому, только не Стасику. Он подсознательно оберегал его от возможных опасностей. Сотни, тысячи людей гибли на войне, и он, генерал Румянцев, ничего не мог сделать, чтобы уберечь их. На то она и война! Почему же не спасти хотя бы одного? Ведь судьба адъютанта была в его руках. Только пусти его на передовую, мигом словит пулю. Необстрелянный, зеленый…

Война для дивизии Румянцева кончилась под Берлином. Когда в последний раз нужно было заполнять наградные листы и посылать в армию представления к правительственным наградам, генерал подумал о своем адъютанте. Стасик провел на войне больше года, но его грудь не украшал ни один из знаков воинской доблести. Ордена давали и начфинам и делопроизводителям — они тоже честно делали свое дело. А чем он хуже? Вернется домой — девчатам в глаза глядеть стыдно будет. Румянцев подумал и дописал в приказе: «За безупречную службу представить к награждению орденом Красной Звезды младшего лейтенанта Никольского Станислава Михайловича». И это было справедливо.

Осенью сорок пятого года дивизия готовилась к возвращению на родину. Тогда-то и произошло событие, впервые подорвавшее у генерала веру в своего адъютанта.

Румянцев знал, что Стасик встречается с одной очень милой девушкой из санитарной роты. Звали ее не то Марусей не то Катей — сейчас он уже не помнил. Была она этакой веселой толстушкой с улыбчивыми серыми глазами, с самыми банальными ямочками на щеках и подбородке. Но именно они-то и придавали лицу девушки какое-то особенное лучезарное выражение. Даже вздорный приподнятый носик казался склеенным из двух половинок, потому что на кончике его тоже имелось некое подобие ямочки. Губы у нее были всегда припухшими, как у детей после долгого сна. Ушитые кирзовые голенища плотно обтягивали тугие икры. Гимнастерка была ладно подогнана, а выцветшая пилотка — молодцевато надвинута на правую бровь.

Ей было всего девятнадцать лет, но на вид она казалась еще моложе. В санроте она появилась с наивными школьными косичками, и высшим авторитетом для нее был не командир роты, а собственная мама, на которую она ссылалась так же охотно, как некоторые ссылаются на классиков. Генерал слышал, что эта девочка уж успела вынести с поля боя нескольких человек и среди них старшего сержанта Головченко из взвода противотанковых ружей. В этом старшем сержанте было девяносто пять килограммов чистого веса, не считая амуниции. Около двух километров она тащила его, пробираясь ползком по липкому от осенней грязи полю, над которым злыми шмелями жужжали пули.

От Румянцева не укрылось, что его адъютант «обхаживает» эту славную девчонку. Встретив как-то дивизионного хирурга майора Гольцеву, генерал сказал: