Александр Поповский - Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

Евгения Михайловна не была подготовлена к беседе о любви и неосторожно заметила:

— Ничего, мне кажется, не случится, если в мире, где столько закономерностей изучено, одна — немного подождет.

Он продолжал сидеть на скамье, не делая больше попыток вскакивать с места, и молчал, но как много и красноречиво говорили его руки. Такие же подвижные и выразительные, как и черты лица, они ни на минуту не оставались спокойными и без умолку болтали на своем языке.

— Нехорошо, — укоризненно произнес Лозовский, сплетая свои неспокойные руки, — нельзя расточать привилегии. Мы мечтаем о том, чтобы дать психологии материальную основу, а вы чувству любви отводите место на задворках науки… Кто бы в наши дни напечатал статью по физиологии без кривых и математических выкладок? А ведь человечество еще понятия не имела о физиологической науке, когда о любви уже были исписаны монбланы измышлений. Научный прогресс не коснулся литературы, а вы предлагаете отодвинуть его… Как и тысячу лет назад, писатель твердит, что законы следствий и причин на чувство любви не распространяются. Любовь может развиваться попреки логике и здравому смыслу… — Лозовский вдруг спохватился и громко рассмеялся: — Что же это я распустил свою фантазию, ведь вы что–то хотели о себе рассказать…

— Пойдемте ко мне, — предложила она, — я устала от мелькания людей, неприятно торчать у всех на виду, да и туфли почему–то вдруг стали мне жать.

Они сели в вагон, вышли на остановке «Университетская» и, выбравшись наверх, пошли по знакомой улице, где дома–близнецы от цоколя до крыши одинаковы. Всю дорогу они промолчали. Каждый думал о своем, столь близком друг другу и вместе с тем далеком, по–разному волнующем их сердца. У парадного подъезда они остановились, Лозовский некоторое время помедлил, точно не решался последовать за ней. Она взяла его под руку, он покорно поднялся по лестнице и вошел в лифт. На восьмом этаже, у дверей, где на карточках значились две различные фамилии, Семен Семенович снова задержался, и только умоляющее движение Евгении Михайловны положило конец его колебаниям.

— Я с некоторых пор невзлюбил этот дом, — переступая порог, сказал Лозовский. Он неприязненно оглядел богато обставленную гостиную, новые картины, недавно купленные щедрым хозяином, и с едва скрываемым недовольством добавил: — Вы напрасно меня сюда привели, вам будет со мной скучно. От близкого соседства с моим старым другом я немного глупею. Не пеняйте, если я все время промолчу.

Евгения Михайловна придвинула ему кресло, выждала, когда он сядет, и, извинившись, ушла. Она скоро вернулась в простеньком платьице и домашних туфлях, поставила на стол бутылку виноградного вина и, расставляя бокалы и закуску, сказала:

— Отведайте, это вас укрепит и, кто знает, — усмехаясь добавила она, — возможно, вернет присутствие духа… Будем продолжать нашу беседу о любви, — подобрав под себя ноги и удобней усаживаясь в кресло, спросила она, — или чем–нибудь другим займемся?

Ему было безразлично, о чем говорить и чем заниматься. Пережитое, казалось, только сейчас давало о себе знать, не было желания ни двигаться, ни думать, хотелось полулежать в кресле и беречь остатки сил. Ей тоже не хотелось продолжать беседу. Близость любимого человека, его истомленный вид и усталый взгляд пробуждали в ней чувства, в равной мере радостные и тревожные. Что поделаешь, как бы говорил ее взгляд, баловни бывают разные, встречаются и такие.

— Итак, чем мы займемся? — чтобы прервать неловкое молчание, повторила она.

Он сделал безразличное движение рукой, но тут же вспомнил, что она хотела рассказать о себе.

— У вас, кажется, про запас занятная история; если она из области нежных чувств, говорите, над этим я способен еще подумать…

Она внимательно оглядела его осунувшееся лицо, болезненно вздрагивающие губы и подумала, что сейчас не время, он неправильно ее поймет и со свойственной ему прямотой посмеется над тем, что небезразлично ей.

— Об этом в другой раз, — уклончиво ответила Евгения Михайловна, внутренне сожалея, что желанный разговор откладывается.

Он, видимо, разгадал ход ее мыслей и стал уверять, что ему сейчас особенно приятно послушать ее. С лица его исчезло выражение безразличия и усталости, голос окреп и звучал уверенно и твердо. Он действительно желал исправить свою ошибку, доказать, что ценит ее заботы о нем.

— Не сердитесь, не надо, — закончил он, — рассказывайте, я слушаю.