Александр Поповский - Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

С инстинктивной чуткостью, столь свойственной ее женской натуре, она верно угадала его состояние и согласилась, что тут действительно удобно и хорошо.

— Мне здесь нравится. Эти скамейки — излюбленное местечко для влюбленных. Пассажирам некогда и нет дела до них, станционные дежурные деликатно их не замечают. Кругом светло, уютно, летом — прохладно, зимой — тепло и недурная вентиляция, — с усмешкой добавила она, ласково глядя на Семена Семеновича. — Почему бы и нам не изобразить из себя влюбленных? Рассказать друг другу нежную историю — свою или чужую… Хотите, я расскажу о себе…

Ей хотелось рассказать нечто важное, давно занимающее ее, и послушать его суждение.

— Я предпочел бы поговорить о чем–нибудь постороннем, — сказал он, — об искусстве или хотя бы о литературе… — Выражение недоумения на ее лице заставило его прервать короткую паузу. — Рассказать, например, милую сказку, предание… Если мне будет позволено, — с шутливой торжественностью проговорил он, — я расскажу сибирскую легенду. Мне рассказал ее старик из племени юкагиров.

Получив ее согласие, Лозовский сел так, чтобы видеть лицо Евгении Михайловны, и, тепло улыбнувшись, словно подбодрив и согрев этим себя и ее, начал:

— Давным–давно, никто года не запомнил, жил на свете охотник, и было ему за двести лет. Истерлись, притупились его зубы, и трудно ему стало жев, ть сырую пищу. Пошел он по свету искать, чем бы вкусным и мягким поживиться. Идет он неделю, месяц, год. Бредет как–то в сумерках лесом — и вдруг перед ним небольшая поляна, на ней дом, из трубы валит густой черный дым. Подошел охотник к крыльцу и видит на лавке скорчившегося юношу. Лицо бледное, глаза ввалились, из слабой груди доносятся хрипы. «Не хочешь ли ты золота, охотник, — спрашивает он, — только счастья оно тебе не принесет». — «Кто от золота отказывается, — отвечает старик, — где оно у тебя?» — «Заходи в дом, там клад тебя дожидается».

Вошел старик в горницу и видит, по стенам развешаны вареная и жареная птица. Так заманчив был их запах и вид, что охотник не сдержался, отведал мягкую пищу, набрал две корзины этого добра и, низко поклонившись, спросил, чем отблагодарить радушного хозяина. «Поздно ты меня об этом спрашиваешь, — ответил тот, — за это золото заплатят жизнью не только ты, но и твои потомки…» Вот когда догадался старый охотник, что перед ним болезнь — родная сестра смерти… Понравилась? — поигрывая, прядью волос, ниспадающей ему на лоб, спросил Лозовский. — Хотел я эту легенду рассказать там, наверху, да не пришлось… Может быть, надо было?

Евгения Михайловна заметила ему, что он слишком громко говорит, на них обращают внимание.

— Не кажется ли вам, что вашей легендой вы окунулись в климат, из которого вы только что сбежали? — Она говорила полушепотом, как бы подсказывая ему, какого тона надо держаться. — Поговорим лучше о другом, хотя бы о любви…

— С удовольствием, если сообщите что–нибудь новое. Для тургеневских проповедей время прошло, мне за сорок пять, вам, конечно, меньше, и все–таки песенка, как говорится, не про нас…

Этого она ему не простит, придется легонько его отчитать. Ничего с ним не случится, он благополучно пришел уже в себя.

— Тургеневские мелодии всем возрастам хороши, они одинаково навевают прекрасные чувства и юноше к старику.

Невинное замечание почему–то задело Лозовского, он встал, готовый ввязаться в яростный спор, но подошел поезд, и хлынувшая из вагона публика вынудила его сесть.

— Не скажете ли вы мне, — не то раздраженный толчком, усадившим его на скамью, не то задетый за живое упоминанием имени нелюбимого писателя, громко спросил он, — почему за фальсификацию деловых бумаг люди платятся свободой, а за ложное истолкование чувства любви награждают бессмертием?

Семен Семенович устремил на нее вопросительный взгляд, выжидая ее ответа. Она низко пригнулась к нему и прошептала:

— Вы опять заговорили громко. Может быть, нам отсюда уйти?

Так как он продолжал выжидательно молчать, она неокотно добавила:

— Мне не кажется, что литераторы занимаются фальсификацией.

— Вы не наблюдательны, — не без иронии проговорил Лозовский, — наши книги кишат любовными историями, болтовни о страсти больше чем надо, а что нам известно о любви? Каковы ее истоки и причины? С каким искусством и знанием дела описывает Толстой Бородинское сражение, как тонко обосновывает удачи и неудачи противников, а много ли места уделено объяснению, почему Наташа полюбила Болконского? Умно и толково описаны скачки в романе «Анна Каренина», серьезно учтены все доблести лошадки Фру–Фру, а где анализ причины, почему Анна полюбила Вронского?.. Ваш Тургенев, — все более оживляясь и незаметно повышая голос, продолжал Лозовский, — в одном из своих писем признался, что «любовь вовсе не чувство, а болезненное состояние тела и души…» Попросту говоря — недуг. Что ж, о физических и душевных страданиях написано немало специальных книг, врач укажет по ним на источник я течение болезни, а кто нам подскажет, как определить границы темной страсти и чувства истинной любви? Если бы человечество с таким же усердием изучало свои телесные недуги, с каким постигает закономерности любви, оно бы давно исчезло.