Александр Поповский - Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

Заведующий аптекой, старый провизор, человек со склонностью ко всему подходить с меркой философа, счел нужным по–своему оценить сложившуюся ситуацию. Он был уже немолод, пожалуй за семьдесят, это подтверждали его нетвердая иоходка, неуверенный дрожащий голос, упорно звучащий дискантом, и, наконец, синеватые мешки под слезящимися глазами. Прежде чем заговорить, он с сознанием ответственности перед собственной совестью и тем, кто ждал его мудрых слов, склонил свою многодумающую голову и вздохнул.

— Не кажется ли вам, уважаемый Семен Семенович, что в ваших рассуждениях немалая толика идеализма. Простите, но получается 1§ т»огаЫпти 5 — организм до крайности сложен, и действия лекарств нам никогда не познать. Тут многое от Клавдия Галена, да, да, именно от него, но в таком случае позвольте мне по примеру Роджера Бэкона провозгласить — долой идеалистические цепи, освященные временем, да здравствуют наблюдение и опыт!

Тон был задан, и, настроенные на этот лад, люди охотно и подолгу говорили, не замечая того, что повторяют друг друга. Изредка врывался неуверенный голос защиты, но в хоре недовольства и осуждения он звучал как фальшивая нота.

— Что с него спрашивать, — как бы завершил дружно слаженный концерт чей–то хриплый выкрик из толпы, заполнявшей проходы, — ему история свет закрыла, он только и знает медицину древних да сплетни средневековых цирюльникоз…

Злочевский успел заметить возбужденное лицо старичка, бледные губы, дрожащий подбородок и костлявую руку, на мгновение взметнувшуюся вверх. Откуда взялся этот пьяница — судебный медик, давно ушедший на пенсию? Неужели он затем лишь и пришел сюда, чтобы свести счеты с Лозовским? Сколько же врагов у него? Кто умудряется поддерживать в них былую обиду и недовольство? Что этому пьянчужке до случая с Андросовым, до больницы, в которую он, вероятно, впервые пришел? К тревожному чувству Валентина Петровича присоединилось опасение, что Лозовский не оставит обиду без ответа и восстановит всех против себя.

Лозовский встал и при внезапно воцарившейся тишине спокойно сказал:

— Знание прошлого нам, медикам, не противопоказано. Оттого что многие не удосуживаются заглянуть в историю, их сведения о ней до неприличия жалки. Знание физиологии застряло на Сеченове, понимание клиники — на высказываниях Боткина, а сведения о хирургии — на сочинениях Пирогова. Никто не спорит. Надо знать, что творится в собственном доме, но не бесполезно и заглянуть в окно. К нам ведь заглядывают, и частенько. Павлова изучают в Европе и в Америке, Виноградскому рукоплещет Лондон и Париж, имя Бэра за границей произносят с благоговением… Кстати о Бэре: он завещал свой труп анатомам, русский ученый продолжал служить науке и после смерти. Вот уж у кого нам не грех поучиться!.. Археологи рассказывают о мумии египетского врача, в груди которого нашли вместо сердца камень. Медик, вероятно, осознав при жизни несправедливость и жестокость своего сердца, распорядился заменить его камнем… Недурной урок, многим следовало бы призадуматься над этим, не обязательно без меры ожесточать себя, чтобы слишком поздно затем покаяться…

Лозовский умолк, и внезапно прозвучал голос Злочевского:

— Правильно, Семен Семенович, неважно иметь большое сердце, важно, чтобы оно не было каменным.

Многие обернулись в сторону Валентина Петровича. Большинству этот новоявленный защитник Лозовского не пришелся по нутру. Ему, возможно, не простили бы подобную вольность, но неожиданно с высокой трибуны президиума заговорил председатель.

— Не будем отвлекаться, товарищи, — предложил он, — вернемся к основному вопросу повестки дня… Главврач Лозовский не ответил еще, как понимать его поведение з отношении больного Андросова. Мы не судьи и приговоров не выносим, долг общественности — составить себе мнение о том, что произошло.

Наконец–то Лозовский обернулся к президиуму, голос его звучал спокойно, даже примирительно, только высоко поднятая голова и суровый взгляд выдавали его неприязнь к неправедным судьям и горькое сознание своей правоты.

— Моя совесть чиста, мне не в чем раскаиваться, — сказал он, — но как могли вы, врачи, допустить мысль, что я своими опытами измучил больного и довел беднягу до истощения? Неужели вы не догадываетесь, что не по собственному почину жена умершего обратилась к прокурору. Она ведь и говорить толком не умеет и фамилию подписывает с трудом…

— Но вы признались на суде, — возразил председатель, — что больной пострадал по вашей вине.