Александр Поповский - Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

Евгения Михайловна припоминает нечто подобное. Случилось это не так давно с врачом из провинции Рыбковым. Он действительно этой смесью лечил больных, и вполне успешно. Ни с того ни с сего вдруг с ним повздорили практиканты, к ним примкнули две сестры, и Рыбков с досады оставил клинику… Так это подстроил Ардалион Петрович? Зачем? А ведь он тогда грозил удалить практикантов с кафедры и сестрам хотел объявить выговор. Ничего подобного он не сделал, так обошлось… «Странное признание, — думала Евгения Михайловна, — постыдился бы профессора…»

— Иного мы и в клинику не пустим, — продолжал разглагольствовать хозяин, — человек не подопытная скотина, пусть над животными куражится. Один такой открыватель на собачках и кроликах все–таки выплыл. Давайте, говорит, людей. Легко сказать — давайте! Какой больной этому обрадуется? А случись неудача, кому отвечать? Дал я ему безнадежного больного. Не очень благодарный материал, все процессы у него перевернуты, системы разрушены, на доброе лекарство организм такую закатит реакцию, только держись. Зато уж победу никто не оспорит: да, скажут, спаситель — мертвого воскресил… Привыкли наши чудодеи без страдания всего добиваться, и чуть не так — с жалобой к министру прут… Историю забыли, не грех бы вспомнить, как легко нашим предкам давались открытия… Когда Жан Дени в семнадцатом веке стал переливать кровь больным, а средством лечения признавалось не переливание, а кровопускание, медицинский факультет отверг протекцию короля и не дал ученому ходу… С нашими изобретателями счеты коротки: походит, поклянчит, погуляет с жалобами по этажам и инстанциям и отвалит…

Так вот как обстояло с врачом Козелковым, снова вспоминает Евгения Михайловна, ему дали безнадежного больного. А ведь Ардалион Петрович уверял, что Козелков клевещет, он просто не справился и валит свою неудачу на других… Бедняга, он и сюда не раз приходил, о чем–то просил, но так ничего не добился.

«Вы просто неудачник», — сказал ему Ардалион Петрович, и кличка эта крепко к Козелкову пристала… Жаль было молодого человека, но ее убедили, что «неудачник» сам во всем виноват…

— Кто покрепче да понастойчивей, — продолжал Пузырев, — и больных получит, и докажет — тем хуже для него…

— Почему хуже? — не понимает Евгения Михайловна. С ней как бы соглашался и гость, он с недоумением сказал:

— Справился, и хорошо, ученый совет подтвердит, и новое средство войдет в практику клиники.

— Не так–то просто, — возражает Ардалион Петрович, — за нами еще слово, наука не прощает легкомысленного решения. Надо взвесить, обдумать, а если угодно, и подсчитать. Сколько у вас, спрашиваю я, прошло больных? Сто, говорят нам. А излечено из них? Оказывается, только девяносто. Не помогло, значит, каждому десятому. А скольким от лечения стало хуже? Троим, отвечает новатор. И вы хотите, спрашиваю я, чтобы врачи примирились со страданиями, а возможно, и гибелью трех человек во имя увековечения вашего метода лечения? Согласились бы вы предупредить больного, что он, возможно, станет этой жертвой? Прижатый к стене, новатор и слушать не хочет, — конечно, нет, от одной такой мысли больной не оправится. А уверены ли вы, не даю я ему опомниться, что семеро больных, которым ваше лечение впрок не пошло, счастливо отделались? Всякое лекарственное воздействие, как известно, чревато последствиями. Кто знает, что будет с теми, кого вы излечили, что их ждет? Задатки рака в нас тлеют по семь–восемь лет… Я не разочаровываю вас, ищите, дружок, работайте, добивайтесь, чтобы ваше средство излечивало всех подряд.

Безудержный хохот прервал рассуждения Ардалиона Петровича, почтенный профессор захлебнулся от восторга.

— Ради бога, досказывайте, — молил он, — ничего более умного я не слыхал. Ведь это — программа, я сказал бы — система идей!

— Благодарите бога, говорю я молодчику, что вы живете в двадцатом веке, то ли бывало в девятнадцатом… в 1828 году Генри Гикмен предложил Французской академии наук испытать при операции закись азота, проверенную в опытах на собаках. Отказали, и решительно. Ни в коем случае, ни за что. Протекция английского короля, через которого открытие поступило, не спасла предложение от провала. Шестнадцать лет спустя врач Гораций Уэльс усыплял своих больных закисью азота. Осмеянный противниками, измученный борьбой за дело, стоившее ему стольких усилий, он покончил с собой. Ему воздвигли памятник с утешительной надписью: «Гораций Уэльс, который открыл обезболивание». Один такой новатор, — продолжал Ардалион Петрович, — ввязался со мной в теоретический спор, и не с глазу на глаз, а в присутствии студентов. Пришлось, как говорится, засучить рукава…