Владимир Муссалитин - Восемнадцатый скорый

Алексей с Антониной ходили по степи, собирая тюльпаны, прислушиваясь к звонким голосам птиц. Степь жила своей весенней жизнью, пела на разные голоса, от которых словно бы звенел воздух.

Вот встал столбиком у своей норы сурок. Забавно пошевелил ноздрями, принюхиваясь к запахам степи, и, одурманенный пряными запахами трав и цветов, начал блаженно посвистывать. Алексей тихонько отозвался этому сторожевому сурку.

— Получается, — весело сказала Антонина, — неплохой дуэт.

Сурок тут же смолк и, недовольный тем, что ему помешали, повернул голову в сторону Антонины.

— Ну вот же, все испортила, — сокрушенно сказала Антонина, приглядываясь к затаившемуся сурку, не рискнувшему больше выдавать себя.

Потом им встретился удод. Сидя в траве, стараясь держать прямо длинный, кривой, загнутый книзу коричневый клюв, он, словно веером, играл своим пестрым хохлом. Сложит — развернет, сложит — развернет. Антонина не сразу узнала эту пеструю птицу, виденную впервые еще в детстве, от цвета перьев которой рябило в глазах, А вспомнив, радостно всплеснула ладонями:

— Удод! Надо же, удод!

Алексей уставился туда, куда указывала она, но ничего не мог разглядеть, кроме пестрого лоскутка.

— Это и есть хитрец удод. Он всегда так — почует опасность и тут же распластается замертво по земле, будто дух из него весь вон вышел.

Кого они еще только не видели, не слышали в этот день в весенней степи!

Набродившись вдоволь, набрав тюльпанов, они устало уселись на траву. Антонина предусмотрительно взяла утром в буфете бутерброды, грушевый напиток.

Основательно проголодавшись, Алексей жадно ел, нисколько не стесняясь этого. Она подвигала ближе к нему еду, с улыбкой наблюдая за ним, забегая мыслями вперед, думая о том, с какой охотой она готовила бы ему завтраки и обеды.

Они поели, и он, сняв форменную фуражку, забросив руки за голову, лег на траву, испытывая сладость и безмятежность в душе.

Антонина, доверчиво опершись на локоть, прилегла рядом с ним, не сводя глаз с его лица, стараясь угадать ход его мыслей. По траве пробегал легкий ласковый ветерок. В волосах Алексея запуталась сухая былинка, Антонина осторожно протянула руку, чуть слышно касаясь его виска. Алексей слегка вздрогнул, обращая к ней счастливые глаза. Губами поймал ее пальцы. Она не стала отнимать руку, гладя его лоб, щеки. Он прижал ее ладонь к лицу, жарко и часто целуя, с трудом смиряя учащенный стук сердца.

Алексей высвободил руку, обнял Антонину за шею, привлекая к себе. И она послушно положила голову ему на грудь, остро чувствуя запах его разгоряченного тела, слыша торопливый бег его сердца.

— Милая, славная, — шептал пересохшими от волнения губами он, жадно, ненасытно целуя ее волосы, щеки, глаза.

— Милая, славная, — торопливо приговаривал он, будто не зная других слов.

Она чувствовала легкий озноб его тела и, боясь впасть в этот сладостный дурман, нашедший на него, боясь за себя, за их обоих, слегка оттолкнула его.

— Не надо, Алеша, не надо…

Он резко сел, обхватив руками колени, уткнув в них лицо, стыдясь себя за минутную слабость.

Она провела рукой по его спутавшимся волосам:

— Ты мне ведь тоже нравишься. Слышишь, Алеша.

Он недоверчиво поднял на нее глаза.

— Очень. Честное слово.

Он снова потянулся к ней, но она быстро вскочила на ноги, одергивая собравшееся платье, протягивая ему руку.

Они возвращались в город под вечер. Пригородный поезд ушел, и Алексей с Антониной пошли на шоссе ловить «попутку». Был праздничный день, и ждать пришлось долго. Мимо проносились редкие машины частников, Алексей поднимал руку, но те даже не притормаживали. Они прождали добрый час, пока их не взял в свой ЗИЛ усатый пожилой шофер.

В кабине тихо потрескивал транзистор. Лилась тихая печальная музыка. Шофер молчал. Молчали и они, поддавшись его настроению, минорной музыке «Реквиема». Скорбно-торжественным голосом диктор объявил минуту молчания. «А ведь он воевал?» — подумал Алексей, заметив глубокий рваный шрам на правой кисти водителя. Лицо его было напряженно-сосредоточенным, на щеках обозначились резкие, глубокие морщины. Из транзистора снова возникла печальная мелодия.

Шофер высадил их за мостом через Урал. Алексей протянул ему рублевую бумажку, но тот отказался, долгим взглядом посмотрев на обоих, на охапку привезенных из степи тюльпанов.

— Если пойдете к огню, положите и за меня, — попросил он, не спеша, как бы в раздумье, прикрывая дверцу.