Владимир Муссалитин - Восемнадцатый скорый

Наконец-то завели трактора, и они, зарокотав, тяжело двинулись в разные концы деревни. «Скорее, скорее», — торопила себя Татьяна, покусывая пальцы. Сейчас каждая минута дорога. Тракторные фары лупоглазо светили вперед, упираясь в мутный снеговой полог. Временами они останавливались, глушили двигатель, кричали в темноту.

Но никого не было слышно! И никого не было видно.

Лена приподнялась на локте. Теперь, бросив лыжи, она передвигалась ползком. Так было легче, быстрее. А ей нужно спешить. Там впереди — мать. Одна. Вдвоем им будет легче.

— Погоди, мама, потерпи, милая. Теперь… уже… скоро…

Ресницы смерзались. Но это не страшно, когда знаешь, что дорога не обманывает, что она приведет тебя куда нужно. Двигаться с закрытыми глазами даже лучше… Так теплее…

А ей и впрямь стало тепло. Совсем тепло и хорошо. Кто-то укрывает ее теплым, большим.

Кто же это? Мама?

Ну, конечно, она. Но где же она? Неужели дома? Дома? Нет, нет…

Слабеющим сознанием Лена поняла, что засыпает, а спать ей нельзя. Никак нельзя…

Тело обволакивало тепло… Но откуда оно, это тепло? Ах, от печки. Но почему у нее глаза? Два больших сверлящих глаза. Почему она урчит и едет. Лена испуганно протянула вперед руки, стараясь отгородиться от надвигающейся печки. Ей стало страшно от того, что вся она на виду, что некуда спрятаться от жаркого света, исходящего от большой неуклюжей печи.

Лена присела, надеясь, что печка не заметит ее, обойдет стороной, но было уже поздно.

— Мама, мама, — тихо вскрикнула Лена, загораживая ладонью глаза. Будто бы это могло спасти. А печка, уставившись на нее в упор, вдруг прекратила свое урчанье…

Уже третий час кряду они утюжили поле, и все напрасно.

В каком-то полукилометре от станции, о близости которой свидетельствовали высокие мачты высоковольтной линии, ясно проступившие в слабеющей метели, Смагин-тракторист заметил на снегу чернеющую фигурку.

Он яростно отжал рычаг, поставив трактор намертво посреди сугроба, и шаркнул из кабины в глубокий снег. Сзади раздался полуобморочный крик Татьяны.

Смагин вмиг долетел до лежавшего человечка, схватил его на руки. И также поспешно, крепко прижав к груди, словно желая вдохнуть в него все тепло своего большого тела, бросился назад к трактору. Смагин действовал быстро и решительно. Татьяна, пришедшая на воздухе в себя, безропотно выполняла его приказы, а он, положив Ленку посреди сиденья, задрав рубашонку, безжалостно растирал ее снегом, щипал, шлепал. Делал все это яростно, с усердием, торопливо разгоняя по худенькому Ленкиному телу живую теплую волну, возвращая ее к жизни…

Лена не сразу поняла, что же с ней делают — таким чужим и незнакомым казалось тело. Но эти щипки и шлепки словно срывали один слой холода за другим, и в занемевшем теле вдруг проснулась боль.

Нужно что-то сделать, остановить, прекратить эту боль. Крикнуть, что ей больно, она не хочет больше этого. Было такое слово, которое не раз спасало ее. Она силилась вспомнить его, но не могла. Она совсем забыла это нужное слово, которое должно спасти от этих крепких грубых рук, безжалостно тормошивших ее. Неужели она так и не вспомнит это слово. Лена безутешно заплакала.

Но тут она увидела над собой растрепанное, расплывчатое лицо. Большие родные глаза глядели с мольбой. Забытое слово вдруг всплыло.

— Мамочка… мамочка… мама…