Александр Цветнов - Тихие выселки

— Ну что. — Прасковья чувствовала, как волнение сдавило горло. — Не знаю, за что и премия. Вроде все старались. Вон Анна из сил старалась…

Кошкина замахала руками:

— Нет, нет, я плохо старалась. Да все времечко первой быть — устанешь.

Отговаривалась, но в голосе так и сквозила обида. Никто этого не уловил, а Прасковья уловила. Да и кому еще было дело до старого соперничества, даже Маша не замечала ничего. Она радовалась своему третьему месту. Третье место, хотя всего четыре года ходит в доярках. Скоро и Прасковья забыла про расстройство Анны Кошкиной.

Самсоныч щелкнул блестящим замком портфеля. Доярки, как по команде, поднялись, сгрудились у стола. Маша наклонилась над ведомостью, выкрикнула:

— Нинка, тебе сто пять рэ.

— Ты мне взгляни! — кричала маленькая, с востреньким личиком Любка-Птичка из-за спины Анны Кошкиной.

И такой поднялся гвалт, что Самсоныч необычно лихо прикрикнул:

— Замолчите, сорочье племя, работать не даете!

— Правда, что расшумелись? — посочувствовала Прасковья. — Долго ли обсчитаться, потом кассир выкладывай из своего кошелька.

Свои красненькие она старательно пересчитала, прежде чем опустить на дно глубокого кармана нижней юбки.

— Антоновы, вы около трехсот заработали, — сказал Алтынов. — Прилично.

Да, прилично, — мысленно согласилась Прасковья и, усаживаясь на бревна, в который раз подумала: «Свои на книжку положу. Манькины пойдут ей на наряды. Двадцатый год девке — самая пора замуж».

Вечером Грошев пригнал к Барскому пруду серого меринка. Была у него мыслишка: «Припоздаю, авось мужики разбредутся по домам». Но мужики под зубоскальство Егора ладили стропила. Думал, дня три проканителятся, но им, видать, посул гребтился — мотались дотемна.

Едва успел Грошев закинуть вожжи на спину Серого, как Егор закричал:

— Привез? Не привез, избенку разбросаем! Без обмывки ей не стоять!

От крика завозились на ветлах грачи.

— Привез, — проворчал Грошев. — Разбойник с большой дороги, а не плотник ты. Низовцев узнает, из каких фондов транжирю денежки, наподдает.

— Ты пухлый, тебе ни черта не станет!

У Грошева одутловатое, пористое лицо, за глаза его величают Пухлым, но лишь Егор обзывает бригадира прямиком.

Подоив коров, Прасковья собралась уезжать на грошевском Сером вместе с девчатами, но Анна, вытянув губы, обиженно сказала:

— Премию сграбастала, нос в сторону.

— Тебя моя премия больше беспокоит, чем меня, ночи спать не будешь, — вспылила Прасковья. — Смотри, как у Саньки, печенка заболит. Налей мне, Егор, коли так!

Егор, а с ним мужики и бабы сидели на лавках за щербатым столом, сам Грошев примостился на кончике лавки, как чужой, Егор налил Прасковье. Грошев пожалел:

— Ты бабам не наливай, мужикам не достанется.

Егор сверкнул белками.

— Пожадничал, как раз тебе не достанется.

Прасковья выпила, погладила себя по груди.

— Так нутро и обожгло, спьянюсь, бабы!

Грешно засмеялась, принимая из рук Егора кильку и ломоть хлеба. От его рук пахло табаком и смолой, мелькнуло: «Бревна старые, а смола не выкипела из них, живуча и липуча. — Взглянула на Егора: — И этот прилип ко мне, как смола». Больше ни о чем таком не думала, стянула с шеи платок и снова принялась за еду. Егор что-то говорил Грошеву, не сводя с нее глаз. Она провела рукой по горящим щекам и стала смотреть на Егора. Он сунулся под стол.

— Все прикончили, — сказал с сожалением. — Поехали, а то Васек спать завалится, не растолкаешь.

— У меня денег нет, — предупредил Грошев.

— Шут с тобой. Складчину устроим. Гриня, заводи!

Пшонкин мигом исчез. Скоро заурчал мотор. Пастушонок Костя Миленкин, дотошный семнадцатилетний парень, выключил бензодвигатель. Стало непривычно темно. Егор каким-то образом оказался подле Прасковьи, обнял ее, но Анна застучала кулаками по Егоровой спине.

— Егорушка, обмишулился!

— Я давно обмишулился, — сказал Самылин, но от Прасковьи отошел. Ухватившись за борт и поставив ногу на колесо, Прасковья позвала:

— Егор, я никак, подтолкни.

Он обхватил, как обручем, словно хотел оттащить от машины, но быстро выпустил и легко подтолкнул в кузов. Прасковья засмеялась: «Придет, окаянный».

В кузове на скамейку ладила сесть рядом с Егором, но Анна сумела-таки втиснуть ее между собой и своим мужем, тихоней Трофимом.

— Подруженька моя, Пашенька, — по-лисьи пела Анна, — сколь мы с тобой молочка надоили, поди, реченьку целую.

— Завела, — попрекнул Егор и запел, но его не поддержали.