Валерий Столыпин - Я тебя… никогда!

И снова, снова до душевной боли,

До трепета и страха быть не с ней…

Эх, фантазёр, да успокойся, что ли,

Пока не поздно, разлюби скорей!..

Алла Челядина

– Никита, выручай, – слезливо скулила Вика Гурина, подруга детства, работающая после недавнего конфликта на прежнем месте в его консалтинговом агентстве ассистентом делопроизводителем, – понимаешь, я втрескалась… я очарована им до потери пульса, до психотравмы с сотрясением мозга. Северьян такой милашка. Представляешь, у него фамилия Барышников, как у великого танцора. И вообще…

Последнюю фразу женщина произнесла с придыханием, с мольбой прикладывая руки к груди, вывалив скороговоркой кучу ненужной романтической информации.

На зону декольте и грустные оленьи глаза сотрудницы Никита Данилович не мог смотреть равнодушно никогда: он был безнадёжно влюблён в эту удивительную малышку с тринадцати лет. Ему ли было не понять муки неодолимой страсти.

– Вика Леонидовна, вы не заметили, это служебный кабинет. Личные вопросы в нерабочее время. В половине шестого приглашаю вас на ужин. Там и обсудим.

– Не понимаешь, да… не хочешь услышать! У меня шторм в голове, мерцающие точки перед глазами, шелест осенних листьев под ногами, музыка летнего дождя в брызгах радуги. Ты влюблялся когда-нибудь? Хотя, о чём я. У тебя мозг заточен на аналитику, на финансы, на инвестиции. Вы же, мужчины, ненормальные: ничего кроме бизнеса не видите.

– Не скажи… те, Вика Леонидовна. У меня тоже есть нереализованная мечта, я тоже сентиментален. Да, у меня есть тайна. Пытался запереть её в пещере грёз, но увы… неудачно. Освободите кабинет, мне нужно работать. Вам тоже.

– Так, да! Разве тебе, бездушному цинику, понять, что чувствует сентиментальная женщина, потрясённая энергией романтической страсти? Помнишь, как звучит, чем пахнет летняя ночь? А вкус черешни? Я околдована трепетными благоговением, ожиданием чуда, эмоциями особенного, восторженного состояния, а ты меня на “вы”! Вот уже неделю я бегаю во сне босиком по росе, ловлю ртом хрустальные дождинки, слушаю волшебное пение соловья, наблюдаю за полётом шмелей, мотыльков и стрекоз, боясь спугнуть очарование момента. Я так счастлива, так люблю жизнь… что хочется умереть.

– Замечательно. О похоронных мероприятиях, закатах и рассветах поговорим позднее. В семнадцать тридцать, в кафе.

– Не изображай из себя дерево дубину. Я сама приглашу тебя, когда выполнишь мою просьбу.

– Хорошо! Излагай, конспективно, кратенько. Только суть.

– Вот. Ты же знаешь, я живу с мамой. У неё радикально консервативные взгляды на всё, что связано с отношениями мужчины и женщины. Привести Северьяна домой я не могу в принципе. Она не поймёт. Мне необходимо поговорить с ним в волнующей интимной обстановке: он, я, тихая трогательная музыка, свет оплывшей свечи, щекочущая нервы пульсация сближения в ритмичном танце, дрожащие руки на моей талии, влажные губы…

– Вика, зачем пересказывать мне сюжет дамского романа? Я просил – коротко и ясно.

– Мне нужны ключи… от твоей холостяцкой берлоги. На один единственный вечер.

– Плавно перетекающий в ночь, где кто-то с кем-то будет ходить нагишом, шелестеть новенькими простынями и разводить бабочек… в животе. Забавно. Почему я? И ещё два вопроса к тебе. Первый – он бомж, не может пригласить в более интимное место? И второй – где буду в этот волнительный момент созерцать звёздное небо я?

– Не представляю. У меня голова идёт кругом. Ты же мужчина. Придумай что-нибудь. Сними номер в гостинице. Переночуй у любовницы.

– Я всю жизнь люблю только одну женщину.

– Познакомишь? Пойми, это же моя мечта, моя инициатива. Как я могу его напрягать?

– То есть, ужин со мной отменяется. Слушать в сумерках соловья, наблюдать за мерцанием светляков, за шумом прибоя в ночной тишине ты мечтаешь отнюдь не со мной.

– Верещагин, не будь букой. У нас с тобой было детство, полное приключений, юность с песнями у костра. Помнишь, как мы угнали у сторожа лошадь, как катались на ней без седла до самого утра? А наводнение в чужой лодке. Мы утащили три рыбины из чьей-то сети, уплыли на остров, варили уху, наелись до отвала, заснули в обнимку, замёрзли как цуцики, согревали друг друга, потом гребли домой в полной темноте. Было так здорово… так романтично, так страшно. Да у нас столько всего было, столько.

– Мы целовались на том острове.