Иван Свистунов - Все равно будет май

— А, воин, службою живущий! — приветствовал он приятеля. — Молодец, что приехал. Садись, завтракать будем. Акриды и дикий мед не держим, но что касается селедки — вот она. Как в песне поется: за столом никто у нас не Пришвин!

Полуяров огляделся. Сразу же его внимание привлекла странная фигура, сидящая на койке и с головой укрытая одеялом, подобно тому, как скульпторы закрывают от любопытных взоров свои еще не завершенные произведения.

— Будущий классик Колька Дранков наедине с музой, — объяснил Алексей. — Выдавливает строчки, как зубную пасту из тюбика. Комсомолец, материалист, а тайно верит в свое бессмертие.

В это время из-под одеяла выскользнула голая волосатая рука, нащупала карандаш и тетрадку, что-то записала и вновь проворно юркнула под одеяло, как сурок в нору.

— Велика тайна творческого процесса! — вздохнул Алексей.

В другом углу комнаты давно не стриженный парень, лежа в одних трусах на койке, внезапно провозгласил:

И тут же обратился к присутствующим:

— Как? Звучит?

— Конгениально! — одобрил Алексей. — По десятке за строчку отвалят.

— Думаешь? А вот еще:

— Здорово!

Патлатый сочинитель некоторое время что-то бубнил про себя, потом снова изрек торжественно, как эпиталаму:

— Натурализмом попахивает, — заметил Алексей. — Не пойдет!

— Ты думаешь? — поморщился автор. — По-моему, звучит. Учти — и рифма новая: овин — маргарин! Улавливаешь?

Видя, что гость не совсем ясно понимает смысл происходящего, Хворостов пояснил:

— Вася на рекламу работает. Двигатель советской торговли в ход пускает. — И обратился к рекламщику: — В твоих стихах соль есть, но форма старовата. Классицизм. Учти: нельзя вливать вино молодое в меха ветхие.

— Что предлагаешь?

— Могу подбросить одну штуку. Для Мосторга.

Вася оживился:

— Безвозмездно?

— Абсолютно! Записывай! — И Алексей с трагическими интонациями прочел:

— Ты очумел! — взбеленился Вася. — С такой рекламой меня на Лубянку отправят. Нашел чем шутить! Передовой советской торговлей. Нет, брат. У меня нюх натренированный. Я сомнительные нюансы за версту улавливаю. Все ничего, если бы не критики и рецензенты. Режут на корню. Теперь, когда я вижу в газете извещение о смерти критика, только вздыхаю: «Бог правду видит!»

И снова углубился в творчество.

Между тем Колька Дранков, сбросив одеяло, начал одеваться:

— Мельчает народец. Рекламой занялся. А вот до нас на рабфаке учился один парень. Теперь поэтом стал. Настоящим. Он стихи писал — закачаешься. Внимайте:

Или еще:

Криво усмехнулся, кинул в сторону Васи:

— А теперь: овин — маргарин! Нет, измельчал народ! Только один я и пишу по-настоящему. — И вытащил из-под кровати потертую папку «Для бумаг».

— Ты куда собрался? Не на Ваганьковское ли кладбище? — с невинным видом спросил Дранкова сочинитель реклам.

— Чего я там не видел?

— Говорят, сегодня у них день открытых дверей.

— Нет, иду на торжище книжников и фарисеев, именуемое редакциями журналов.

— Не притворяйся, тебе везет. Ты даже в трамваях всегда занимаешь место для сидения.

— Как утопленнику. — И уже в дверях помахал потертой папкой: — Эх, тяжела ты, папка графомана!

Алексей Хворостов не сразу понял, зачем Сергею Полуярову срочно понадобилась штатская экипировка. Пришлось рассказать о Нонне, о предрассудках ее родителей, о приглашении на праздничный обед в Серебряный бор. Разобравшись в ситуации, Алексей спросил хмуро:

— А как же Настенька?

Сергей поморщился: не очень деликатный вопрос.

— Дела давно минувших дней…

— Минувших, говоришь. Н-да! Как в старых куплетах поется: благодарю, не ожидал! — Посмотрел пытливо, словно что-то новое увидел в старом друге. После паузы заговорил горячо: — На кой черт тебе нужна лекарская дщерь, если она красноармейской формы стыдится!