Иван Свистунов - Все равно будет май

Сказал ли кто девчатам, что за офицер стоит у зароя над братскими могилами погибших, или сами догадались, но только смолкли. Простучал, поперхнулся и остановился пресс. И вдруг неожиданный, в неурочное время, раздался гудок. Низкий, густой, тревожный, он стлался над зароем, над новыми карьерами, над лугом, темневшим густотравьем. Ребята, копавшие глину, побросали лопаты и сняли кепки. Молча, как в карауле, стояли и смотрели в сторону зароя.

Никого из работавших сейчас на кирпичном заводе Алексей Хворостов не знал. Но этот гудок, эти нахмуренные строгие лица, это молчание притихших девчат…

— Спасибо, родные!

Перед отъездом из Троицкого — теперь уж, видно, навсегда — Алексей Хворостов зашел к соседям попрощаться. Дома была одна Ксюша. Сидела за столом, разложив тетради и учебники. Смутилась, покраснела:

— Осенью в Москву собираюсь… в университет.

— Как в университет? — не понял Хворостов. — Так вы ведь… — и спохватился, не сказал, что он ее считал совсем ребенком, школьницей. А она — в университет!

Но Ксюша отлично поняла, что подумал сосед. Нахмурилась, снова покраснела, но теперь от досады. До каких пор он будет считать ее девчонкой? Слава богу, восемнадцать! Спросила сухо:

— Уезжаете?

— Уезжаю.

Ксюша опустила голову, начала озабоченно листать какую-то книгу.

— У меня к вам просьба, Ксюша.

Подняла на Алексея испуганно-радостные глаза. Хорошо, что глаза не книга и в них нельзя прочесть о том, что сейчас делается в ее душе. А вдруг можно! И он все поймет!

— О Серко позаботиться некому. Взять его с собой в Германию не могу. А так жаль пса. Он, как и я, один остался…

И Ксюша не выдержала. Упала головой на стол, задрожали плечи. Хворостов растерялся, осторожно погладил девушку по голове:

— Не надо, Ксюша. Что уж тут…

Ксюша рукавом вытерла мокрые покрасневшие глаза.

— Он вас будет ждать, Алексей Федорович! Будет ждать!

Когда Алексей Хворостов вернулся в полк после поездки на родину, Полуяров не стал ни о чем его расспрашивать. И по лицу Алексея видно, что тот не привез радостных новостей. Один выход: загрузить работой замполита, пусть вертится в подразделениях с утра до ночи, пусть все время будет на людях. Только так и можно заглушить боль. Сразу заговорил о делах, о тех задачах, которые поставил перед войсками командующий: укреплять дисциплину, наводить порядок, установить правильные взаимоотношения с местным населением, усилить боевую я политическую подготовку личного состава. Снова привычный круг дел, вопросов: политические занятия, партийные и комсомольские собрания, работа агитаторов и пропагандистов…

Но была у Сергея Полуярова одна новость, которая обрадовала и огорчила Хворостова:

— Собираюсь осенью в Москву, в академию имени Фрунзе.

Надо радоваться за друга. Но радости не было. Снова расходились их жизненные дороги.

— С Нонной уедешь?

— С Нонной! — сказал Сергей так счастливо, что и самому стало неудобно. Заговорил горячо: — Да и тебе, Алеша, надо подумать об академии. Есть в Москве Военно-политическая имени Ленина. Вот и подавай рапорт. Ведь нам теперь служить и служить в армии, как медным котелкам.

— Это верно, только тебя и меня сразу не отпустят.

— Ну, на следующий год. Впрочем, ты университет окончил, а, как говорит наш командир дивизии, для умного человека и одного высшего образования достаточно.

… В августе, как и предполагали, Сергей и Нонна уехали в Москву. Алексей остался один. Ни работа, ни сослуживцы и подчиненные не могли целиком заполнить пустоту, образовавшуюся после отъезда друга. Может быть, потому теперь он все чаще и чаще вспоминал свою поездку на родину, все то горькое, что ему там довелось увидеть: поросший редкой травой зарой кирпичного завода, маленький холмик земли на деревенском кладбище…

Но жизнь есть жизнь. Ему немногим больше тридцати лет. Несмотря на все утраты и потери, надо работать, жить, строить планы на будущее. Думая о том, как сложится его дальнейшая жизнь, он порой вспоминал худенькую девчонку из далекого Троицкого. И слов-то он ей сказал не очень много, даже как следует не поблагодарил за письмо, за заботу о могиле матери. Уехал как чужой. Только о Серко и попросил на прощание. Все же теперь он думал о Ксюше, как о человеке близком, родном. Кто другой смотрел на него такими тревожными, сочувствующими и сопереживающими глазами? Кто сказал за верного одинокого пса человеческими словами: «Он вас будет ждать!» А ведь хорошо, когда тебя кто-то ждет, хотя бы даже собака!