Исаак Гольдберг - Поэма о фарфоровой чашке

Вокруг некоторых предложений вспыхивали споры. Рабочие шумели в цехах, возле стенгазеты, в фабкоме; случалось и так, что, захваченные спором, они переносили его на улицу, домой. Дома волновались тем, что почему-то задело за живое.

Капустин, секретарь ячейки, и приезжая партийка руководили смотром. А председатель фабкома Савельев смешался и растерялся. У Савельева голова пошла кругом от кутерьмы, поднявшейся на фабрике. Он не был приспособлен к такой работе, она была непривычна для него. Ему куда привычней, чтоб все текло и развивалось спокойно и ровно. В повседневной своей работе он знал, что надо своевременно составлять разные отчетные ведомости, иной раз вести по какому-нибудь частному случаю переговоры с администрацией и вольготно и не спеша разрешать все вопросы на регулярных заседаниях фабкома. А тут вспыхнуло, загорелось кругом как по щучьему веленью. Стало хлопотно, беспокойно, шумно.

Савельев участвовал в смотре угрюмый и растерянный. Украдкой он пожаловался как-то своим фабкомщикам:

— Очень чересчур много крику с этим смотром! Ни черта не выйдет! Только пошумят, а опосля остынут.

Но фабкомщики не согласились с ним, не поддержали. Изумляя его горячностью, они заспорили:

— Не остынут! Нет, Савельев! У нас разве раньше когда было такое, чтоб столько рабочих высказывалось?

— А высказываются-то как! Толково, убедительно. Иной если и прется с ерундой, так не с озорства или охальства, а по чистому заблуждению! По желанью пользу общественную сделать.

Оглядываясь по сторонам, Савельев с усмешкой объяснил:

— Шумят оттого, что из городу закоперщики приехали! А вот посмотрите — уедут те, и у нас вся буза утихнет… Весь подъем к чертям!

— Ты чем недоволен? Ты против смотра, что ли? — встревожились фабкомщики. — Ведь это директива!

— Ну, конечно, я не против! — вспыхнул Савельев. — Какие глупости! Я за смотр… Какие тут разговоры!.. Только я считаю, что много шуму, и потом… ребята наши это так, временно горячатся… А потом остынут, и ничего не получится толком!

Не один Савельев в глубине души полагал, что возбуждение, охватившее рабочих, временное, случайное. Думали так и другие. Думал так и Карпов. Ему казалось, что он очень хорошо знает местных рабочих и может верно оценить их настроения. И он расценивал теперешний подъем как случайную вспышку, вызванную искусственно приездом энергичных, знающих и умеющих руководить массами работников.

— Я не верю в положительные успехи этого смотра! — сознался он Андрею Фомичу, когда тот, просматривая сводку первых предложений, заметил, что вот, мол, теперь есть над чем поработать да пораздумать.

— Остынут скоро, — осторожно продолжал свою мысль Карпов. — Погорячатся в охотку, а затем все по-старому пойдет.

— Ну, навряд ли! — резко ответил Андрей Фомич и неприязненно взглянул на Карпова. — Это не в натуре рабочего человека, чтоб побаловаться чем-нибудь да бросить!.. Таким манером ведь все больше интеллигенты действуют… Неуравновешенные!

Карпов промолчал и насупился.

Смотровая сутолока выбила его из колеи и мешала ему работать и спокойно наблюдать за постройкой. Смотровая лихорадка не нравилась ему, раздражала его, казалась никчемной и лишней.

Однажды в редколлегию смотровой стенгазеты пришел старик Поликанов.

Члены редколлегии сидели за столом, на котором пухлыми пачками лежали мятые, комканные, криво исписанные бумажки, и разбирались в них. Вокруг стола толпились рабочие.

Поликанов протолкался к столу и степенно поздоровался. Легкое смущение лежало на его лице.

— Здравствуй, Павел Николаевич! — весело ответил ему на приветствие один из членов редколлегии. — С заметочкой?

Окружающие заинтересованно пододвинулись ближе к столу, к Поликанову.

— Нет… Какой я писака! — слегка обидчиво возразил Поликанов. — Я в этих делах чох-мох не разбираю. Николая мне моего надо бы. Здесь он должен быть.

— Николай отлучился куды-то. В клуб, весьма возможно!

— В клуб? — Поликанов нерешительно помялся, намереваясь уйти, но почему-то задержался.

— Да, может, Павел Николаевич, мы заместо Николая тебе в чем помочь можем? — добродушно спросили за столом.

— Найду Николая! — досадливо ответил Поликанов и, повернувшись, пошел из фабкома.

Но в дверях он встретился с сыном.

— Ты меня, отец?

— Тебя. Пойдем-ка куды-нибудь в уголок, где людей поменьше.

В уголке, у окна с исчерченным полинялым подоконником, старик расстегнул пиджак и вытащил из бокового кармана какую-то бумажку.