Исаак Гольдберг - Поэма о фарфоровой чашке

И, отойдя от воды, она оглянулась, вздохнула. Она увидела расцветающее утро, розовеющее от поднявшегося ослепительного солнца небо, рыжеватую зелень заречных лугов, пустынную, но задумчивую строгость безмолвной улицы, чистые тропки, проложенные по засохшей грязи. Она увидела, она почувствовала встающий бодрый день. И сладкая грусть опалила ее. Сладкая тоска охватила ее, сжала, наполнила глаза слезами. Слезы созрели и выкатились и покатились по щекам.

Степанида стояла одиноко в утреннем затишье и тихо, сама того не замечая, плакала.

Степанидины слезы были сладки, освежающи; они как бы освобождали девушку от ее тяжести, от бремени, которое она уже отчаялась нести. Степанидины слезы пролились в это предосеннее утро не от боли, не от стыда, не от страха. Она заплакала, не понимая, может быть, сама этого, потому что почувствовала могучую, неубиваемую потребность жить. Ту потребность, которую, казалось после всего, что с ней случилось, она утратила навсегда.

Теперь, плача сладкими, девичьими, почти детскими слезами, она впервые за все время с того утра, когда покушалась убить себя, ощутила желание стать такой, какой была еще недавно, — беспечной, веселой, смеющейся. И мысли о смерти показались ей дикими и страшными.

Слезы засохли на ее щеках. Она оглянулась. Где-то промычала корова. Где-то пропел петух, за ним другой. Где-то скрипнули ворота.

Утро, жизнь началась.

Степанида спохватилась, вытерла глаза и наморщила лоб. Нужно было на что-то решиться, куда-то пойти. И снова вспомнилась чужая женщина, Евтихиева.

Колеблясь и борясь сама с собою, Степанида пошла по поселку. Несколько раз останавливалась она и порывалась вернуться обратно. Но шла вперед. На Базарной улице, у закрытой мясной лавки она еще раз остановилась. Щеки ее раскраснелись, слезы снова навернулись на глаза. Готовая заплакать, стояла она и сквозь зыбучую дымку, застилавшую ее глаза, смотрела на домик в три окна, ставни которых были плотно, на болты закрыты.

Она смотрела в нерешительности, и стук открываемых ворот застал ее врасплох. Не успела она отойти, скрыться, как из распахнувшейся калитки вышла женщина. Женщина подошла к закрытым ставням и посмотрела в обе стороны улицы. Женщина заметила Степаниду и быстро пошла к ней:

— Ай хорошо, девушка!.. Вот отлично! Ну, пойдем, заходи в избу…

Степанида узнала ее, хотела повернуться, убежать, но глупые ноги точно приросли, и она, вместо того чтобы, как хотела, спрятаться, порывисто кинулась к Евтихиевой, зарылась лицом в ее плечо и громко, вкусно, вволю заплакала.

— Ну, ну, ладно!.. — похлопывая ее по голове, дрогнувшим голосом сказала Евтихиева. — Будет… будет, дурочка! Ничего страшного нету… Вот увидишь, все хорошо будет, все отлично устроится…

В первое утро, когда Степанида вышла на работу в укупорочную, ей казалось, что все глядят на нее с нехорошим любопытством, осматривают ее со всех сторон и за ее спиною шушукаются, перешептываются и пересмеиваются. И оттого работала она с опущенными глазами, сбивалась, сорила зря соломой и разбила до обеда две чашки.

Но никто на самом деле не пересмеивался и не перешептывался о ней. Женщины были заняты работой, помалкивали и думали о своем, о том, что каждую из них занимало и тревожило.

К концу дня Степанида освоилась, привыкла к многолюдью укупорочной, подняла голову и стала работать спокойней и внимательней.

После гудка, стаскивая с себя холщовый халат, Степанида долго стояла в странной задумчивости, к чему-то прислушиваясь, о чем-то соображая. Работницы проходили мимо нее, громко разговаривая, удовлетворенные, что рабочий день кончился, торопясь домой, к ребятишкам, к домашним, к роздыху. А она мешкала.

Кто-то окликнул ее:

— Степанида! Чего домой не собираешься?

Степанида дрогнула.

«Домой»… это слово обожгло ее. Она сжалась. Она промолчала, и губы у нее задрожали. А спросившая прошла мимо, не придав значения тому, о чем спросила.

Медленно и устало вышла Степанида из дверей. На фабричном дворе замирала жизнь. Кучками поспешно проходили рабочие. Двор пустел. Нехотя пошла Степанида, не глядя по сторонам. От расписного отделения из группки работниц вышла Евтихиева и почти побежала к Степаниде, за ней заторопилась еще какая-то женщина.

— Задержалась я немного, Степанида, — запыхавшись, сказала Евтихиева, поравнявшись с девушкой. — Я думала, ты уж одна пошла…

— Здравствуй! — протянула руку Степаниде спутница Евтихиевой. — Ты меня не знаешь, а я наслышана о тебе… Мы с тобой, девушка, одной судьбы…