Исаак Гольдберг - Поэма о фарфоровой чашке

Только на пятый день, когда дождь затих и погода стала устанавливаться, Андрею Фомичу удалось перебраться на фабричную сторону.

Не успев обсушиться и отдохнуть с дороги, директор прошел в контору. У дверей своего кабинета он наткнулся на Власыча, который шумно поздоровался с ним и брюзгливо поведал:

— Ухайдакали плотину-те… Неустойка теперь сырьевому цеху. Убыток!..

— Ладно, ладно, скрипун! Знаю я! — отмахнулся от старика Андрей Фомич и быстро прошел в кабинет.

Пришедший туда немного спустя Карпов застал директора за столом, выкладывавшим из портфеля измятые бумаги.

— Здорово, Лексей Михайлыч!.. Ухнула плотина? Настряпали нам делов дожди?

— Ничего нельзя было поделать, — протягивая директору руку, виновато и сумрачно ответил Карпов.

Осунувшееся лицо его было измучено, под глазами лежали темные круги.

— Бились мы, бились — и все понапрасну…

— Старое барахло! — с гневным презрением сказал Широких. — Гнилье… Этак в один прекрасный день, не успеем оглянуться — и стены повалятся нам на голову. — Ну, докладывайте, что и как…

Карпов обстоятельно и торопливо стал рассказывать. Он рассказал о том, как шел дождь, как замечено было, что с плотиной неладно, как он снял, откуда можно было, рабочих и поставил к плотине, как бились, борясь с водой, и как в конце концов вода одолела все усилия, прорвала плотину, залила колеса и остановила целый цех.

— Измучились мы тут все, а толку никакого! — уныло закончил он. — Теперь месяца полтора сырьевой цех будет стоять. Несчастье…

Андрей Фомич вылез из-за стола и стал ходить по кабинету. Шаги у Андрея Фомича были большие, а кабинет маленький, и выходило, что он мечется в клетке, топчется почти на одном месте и не может уйти.

— Да, беда! — не останавливаясь, подтвердил он. — Забузят теперь в центре. Намылят нам шею, здорово намылят, Лексей Михайлыч!

Он остановился перед Карповым и широко улыбнулся.

— А мне и так намылили, больше некуда… Под суд хотели отдавать… Шум, грохот у нас на совещанье стоял несусветимый! По трестовской линии пилили-пилили меня, а потом еще пуще по партейной… Совсем, думал я, съедят напрочь, без остатку… Одначе… — Андрей Фомич улыбнулся еще шире, еще светлее. — Одначе, оставили живого… Да то надо сказать: я ведь сам с усам… Мне слово, а я два… Я свою правоту прекрасно понимаю. У меня данные, Лексей Михайлыч… данные! А против них не пойдешь. Ну, короче сказать, строить нам позволяют!

— Ну, наконец-то! — вспыхнул Карпов и сразу же осекся. — А эта катастрофа с плотиной, она, Андрей Фомич, нам не изгадит всего дела?

— Нет! — решительно ответил Широких. — Не изгадит… Да погоди, постой, Лексей Михайлыч, мы об этом обо всем попозже подробно потолкуем. А теперь вот забирай кой-какие бумаги да айда на плотину, на фабрику. Будем глядеть…

Отобрав из выложенной из портфеля кучки стопку бумаг, Широких сунул ее Карпову и пошел из кабинета. На ходу, словно вспомнив об этом только теперь, он объявил:

— Людей нам обещали послать… Работников… нам на усиление… На той неделе прибудут…

На улице, куда они оба вышли, было сыро. Небо, обложенное редкими ползшими зыбко и переменчиво, как змеи, облаками, лежало низка над крышами, хмурое и неприветливое. Широкие лужи тянулись от стены к стене. Грязь громко чавкала под ногами.

Дым из фабричных труб медленно стлался книзу, к самой земле.

Пруд вздулся, и мутная вода его выплеснулась через высокие берега. Высокая мутная вода залила плотину, снесла мостки и медленно текла в Белую.

Широких обошел плотину, перебрался в полутемные сараи, где сиротливо и заброшенно стояли молчаливые и неподвижные теперь волокуши и толчеи, где остановились громадные колеса и куда жидкой грязью просочилась дурившая, проказливая вода.

— Дела!.. — протянул Андрей Фомич и пошел дальше.

Фабричный двор весь залит был глинистой непролазной грязью. От корпуса к корпусу пробираться можно было только по наспех проложенным дощатым мосткам. Фабричные стены, обрызганные, ополоснутые дождями, были неприглядны и неряшливы. Окна глядели подслеповато и тускло.

— Красота! — усмехнулся зло Широких и выругался.

Побывав в горновом и токарном цехах, Широких круто повернул туда, где тянулось каменное здание глазуровочного отделения. У входа в это отделение Карпов замялся:

— Я, Андрей Фомич, пожалуй, пройду в расписной…

— Обожди… Вместе туда зайдем! — попросил директор. — Мы тут ненадолго…

Карпов опустил глаза и, промолчав, пошел вслед за директором в глазуровочное отделение.