Исаак Гольдберг - Поэма о фарфоровой чашке

— Товарищи!.. Да ведь это форменное обрастание… Эти курочки, свинки, коровы, огороды, четвертое, пятое — к чему это все?!

— Как к чему? — бушевали семейные рабочие. — Ты поживи, тогда увидишь!.. Неужели за каждым яичком да за каждой кружкой молока к высокобугорским ходить?.. Да они, в таком разе, всю шкуру с нас сдерут. Никакого заработка не хватит!..

— Не хватит!.. Никакая ставка не выдержит!..

Свежий человек умолкал, но уходил с назойливой мыслью о том, что здесь многое неладно, не так, как должно быть.

Андрей Фомич, прорабатывая с Карповым проекты новых цехов, заодно решил подготовить и проект постройки небольшого рабочего городка.

— Туда, Лексей Михайлыч, — водя шершавым толстым пальцем по плану фабрики, возбужденно пояснял он, — туда, вон, на поляну поставить на первое время домишков шесть… Как ты разумеешь? А?

— Отлично! — согласился Карпов. — Место прекрасное: с одной стороны горка, лес, с другой — река. Очень хорошо. Только как с финансами?..

— С финансами сообразим!..

И он стал соображать.

Федосья пришла с фабрики усталая, разморенная работой. Когда она пошла к рукомойнику смывать с себя белую пыль глазури, мать остановила ее:

— Постой-ка, Феня! Помоги мне грядки выполоть… Всего делов на час…

Девушка возмутилась:

— Ты что, мама? Я еле ноги тащу. Устала, какие еще грядки?..

— Да работы-то всего пустяк, Феня. Потом заодно и отдохнешь, как следует.

— Порядки! — буркнула Федосья и сердито пошла на огород.

Там меж грядами уже ходила, согнувшись и выдирая дурную траву, Аграфена, жена Николая.

— Командировали тебя? — засмеялась она, увидев девушку. — Сразу взяли в оборот…

— Черти! Спокою и отдыху нет… Навязался на мою голову огород этот…

— Зато огурчики свои, сладкие. Капустой запасемся… Польза большая. Покупать не придется…

— Другие покупают… А у нас весь мир хотят захапать…

Отработав на огороде, Федосья вернулась в дом.

Усталость жаркой тяжестью навалилась на ее тело, руки и ноги млели, в голове назойливо позванивало.

— Ты уж, Феня, не ходи седни никуда! Отдохни, — участливо заметила мать. — Посиди дома.

— Не буду сидеть дома!.. — рассердилась Феня. — Пойду…

Мать вздохнула и обиженно поджала губы.

Девушка быстро помылась и, запершись у себя в комнате, стала переодеваться. Натягивая на стройные, загорелые ноги тонкие бумажные чулки, она вспомнила, что заведующий кооперативной лавкой уже давно обещал приобрести в городе для нее шелковые. И ей представилась ее нога, туго обтянутая тонким шелковым чулком. Улыбка тронула ее губы. Она погляделась в зеркало — и совсем повеселела.

Веселой и бодрой выпорхнула она из комнаты и пронеслась мимо матери.

— Я в сад! — дружелюбно крикнула она старухе. — Там спектакль.

— Ты бы не допоздна!.. — посоветовала мать, любуясь ею и пряча ласку под ресницами.

Федосья вышла на улицу. Пыль с трудом укладывалась по широкой дороге и вспыхивала золотистыми облачками на красноватом свету электрических лампочек. С реки наносило облегчающей, бодрящей прохладою. В саду, где высоко над деревьями сверкали яркие огни фонарей, гремел оркестр.

По улицам торопливо проходили прифрантившиеся женщины и молодежь. Бежали мальчишки, перекликаясь и задирая прохожих. У ворот на завалинках и на длинных скамьях сидели старухи и старики и лениво, но многословно беседовали.

На широком перекрестке, возле закрытых лавок куча ребятишек заигралась в городки. Стук городошных палок и азартные крики четко звучали в присмиревшем вечере.

Тут же у стены двое пьяных ползали в пыли и беззлобно ругались.

Федосья обошла ребятишек, взглянула на пьяных и подалась в сторону. Но один из них уже заметил ее и с пьяной озорной лаской крикнул.

— Красоточка!.. Мамочка, ступай к нам!

Федосья ускорила шаг.

— А ты не бойся!.. Не скушаем! — захохотали пьяные. — Не-е-т, не скушаем…

«Свиньи! — брезгливо подумала Федосья. — А еще рабочими хорошими считаются».

Она знала обоих. Они работали в расписном цехе. Один из них славился тонким мастерством, с которым умел когда-то расписывать дорогие сервизы. Другой работал на простой посуде и выгонял большие заработки. Но оба считались самыми упорными, самыми закоренелыми пьяницами. Время от времени то тот, то другой из них получал расчет за прогулы и шел чертомелить по поселку. Сейчас как раз ходил без работы искусный расписчик. И, видимо, он на этот раз тянул в пьянку своего товарища.