Исаак Гольдберг - Поэма о фарфоровой чашке

— Слыхал, — недовольно ответил Василий. — Который уж месяц об этом у нас треплют: турбины, новые корпуса, тоннельная печь. То, се… А как заведут это все, да процентов пятьдесят рабочих к сокращению, да увеличат норму — сладко это будет?

— Ай, Васька, Васька!.. — засмеялся Николай. — Двадцать тебе лет, а говоришь как шестидесятилетний старикан… Откуда ты этого духа набрался? Не от наших ли стариков?

— У меня свой ум… Мне что старики? Разве я не понимаю?

— Выходит, что плохо понимаешь. Да и где тебе, по правде, Василий, понять суть дела, ведь ты на собрания не ходишь, газет не читаешь. Дикий ты… Ты бы хоть в синюю блузу записался… У тебя голосина замечательный. Пел бы… выступал.

— Пущай сам Самойлов Федька орудует, — пренебрежительно пожал плечами Василий. — Мне она, синяя блуза твоя, не надобна.

— Чудак, — вздохнул Николай и отошел от перил. Василий немного помедлил, потом вытащил папиросы, закурил и двинулся вслед за приятелем.

Дома, за обедом, Потап, переждав, пока сын утолил первый голод, насмешливо спросил:

— Седни московского анжинера улещивать будете?

— А что его улещивать?

— Да то самое: разговаривали с ним старики которые. Понимает он, что ни к чему вся эта постройка. Как стояла без малого пятьдесят лет фабрика, так и наперед может существовать… Не допустит он рассору казенных денег.

— Не велика он птица, чтобы против рабочих устоять…

— Не велика? — вскипел Потап. — Знать велика, коли из самой Москвы доверили дознаться про наши тутошние затеи.

— Хозяйский сынок… Как ему могли доверить?

Потап надул теки и сощурил глаза:

— Вот в этим-то и дело. Не первого встречного послали, а того, который, значит, здешнюю фабрику всю наскрозь знает… За знание и доверили.

— Пустили, надо понимать, козла в огород, — захохотал Василий. — Ему какая забота? Наплетет, нагородит — и все, чтобы против рабочих… Обидно, наверное, ему на отцовское наследство поглядывать да зубами щелкать… Кабы не революция, сидел бы он здесь полным хозяином да распоряжался.

— Ну, и было бы больше толку! — задористо подхватил старик.

— Ешьте, мужики, — остановила их старуха, — стынет свининка-то… Ноне у высокобугорских брала. Дерут они, окаянные. Ни к чему приступу нет.

Потап с сыном потянулись к дымящейся свинине и стали молча есть.

Пообедав, Потап долго кряхтел и крестился.

Укладываясь на послеобеденный отдых, он объяснил старухе:

— Высплюсь ужо я, Устинья, чтобы потом на собранье ихнем не уснуть…

— А ты с какой стати пойдешь? — удивилась старуха.

— Послушаю… Чай, немало и моего поту в фабрику эту пролито… Не какой-нибудь я приблудный… Кондовый я рабочий… Послушаю, посмотрю.

Андрей Фомич Широких был четвертым по счету красным директором на «Красном Октябре». До него управляли производством трое, и предшественник его, запутавшийся в непривычном деле, оставил Андрею Фомичу неважное наследство. Когда Широких в прошлом году приехал на фабрику, в конторе нашел он насторожившихся, выжидающих сотрудников, по цехам расхлябанную трудовую дисциплину, на складах груды неходовых сортов и двор, заваленный браком. Фабрика шла с ощутительным дефицитом, и в округе смотрели на нее, как на безнадежное предприятие, пожиравшее уйму субсидий и дотаций.

Андрей Фомич не растерялся. Он собрал партактив и поставил вопрос ребром:

— Будем работать или, как прежде, волынить?

Партийцы замялись, смутились, стали путанно и длинно объяснять что-то о создавшемся положении, о неблагополучных условиях, о «нашем здешнем народе, который не хочет понимать резона».

Тогда Широких выпрямился, сунул вперед обе руки и, потрясая кулаками, твердо и гневно отчеканил:

— Видели?.. Этими руками я винтовкой орудовал, белых бил, Советы устанавливал… Этими же самыми руками я лень нашу общую крушить буду… Не посмотрю, что да как… Работать, так работать!

— Ты поживи, оглядись, а уж потом шиперься, — возражали ему. — Руками-то размахивать всякий может. Без тебя ведь немало трудов да усилий положено, не все лодыри да растяпы… Нечего с пылу, с жару хайло разевать.

У Андрея Фомича не раз являлась тревожная, щемящая мысль, что он взялся разрешать непосильную задачу. Но он гнал от себя эту мысль, стискивал зубы, сжимал кулаки и шел дальше.

Так удалось ему подтянуть, подобрать ближайших товарищей и помощников, приучить к себе конторских работников и сойтись с некоторыми специалистами. Больше всех поверил ему и в него инженер Карпов, которого все предшественники Андрея Фомича гоняли по фабрике с одной должности на другую, с одного процесса производства на другой. Андрей Фомич сразу разглядел в Карпове честного и знающего специалиста. А больше всего расположил он его к себе, когда, не взирая на все непорядки и неполадки на фабрике, убежденно заявил в одну из продолжительных бесед: